Читать книгу "Бен-Гур - Льюис Уоллес"

Путник этот, добрый наш читатель, был не кто другой, как Бен-Гур, перед которым открылся вид на Иерусалим.

Это был не Святой Град наших дней, но тот Святой Город, который оставил после себя Ирод, – Святой Город Христа. Если до сих пор прекрасен он при взгляде с Масличной горы, каким же чудом должен он был быть в те времена?

Увидев неподалеку большой плоский камень, Бен-Гур присел на него и, стянув белую наголовную накидку, служившую ему защитой от безжалостного солнца, осмотрелся по сторонам.

С тех пор именно так поступали множество путников, волею судеб оказавшихся в этих местах, – среди них были сын Веспасиана[131], мусульмане, крестоносцы, которым суждено было одолеть верующих в Магомета; пилигримы Нового Света, открывшие для себя эти места спустя пятнадцать веков со времени нашего повествования; но из всего этого великого множества людей не было, вероятно, ни одного, который бы взирал на открывшийся ему вид с большей горечью, с большей любовью и большей гордостью, чем Бен-Гур. В душе его всплывали воспоминания о его соотечественниках, их триумфах и превратностях их судеб, о их истории, которая была в то же самое время и историей Господа. Город этот был не только скоплением их жилищ, но и наглядным свидетельством преступлений и благочестия его обитателей, их слабостей и их гения, их религиозности и их неверия. Хотя в жизни ему довелось близко познакомиться с Римом, он испытывал благодарность судьбе: вид Иерусалима наполнил душу гордостью, которая могла бы быть тщеславной, если бы не мысль, что город этот уже не принадлежал его соотечественникам; что службы в Храме совершались с позволения пришельцев; что на холме, где когда-то обитал Давид, и в его дворце избранный Богом народ мог лишь арендовать себе конторы за презренный металл. Хотя такие же чувства радости, печали и патриотизма испытывал тогда каждый из жителей Израиля, Бен-Гур принес с собой еще и свою личную боль, которую надо будет принимать во внимание при любом рассуждении.

Холмистая страна, лежавшая перед ним, изменилась совсем немного; там же, где холмы сменялись скалами, она не изменилась вообще. Наш читатель может увидеть такую же картину, какой она предстала и Бен-Гуру, за исключением самого города. Лишь вмешательство человеческих рук, не всегда удачное, изменило ее.

Лучи солнца более милостиво обходились с западным склоном Масличной горы, поэтому люди больше предпочитали эту сторону горы. Виноградники, которыми частично был покрыт склон, несколько рощиц, в основном инжирных и старых оливковых деревьев, были не так сожжены солнечными лучами и кое-где сохранили свою зелень. Ниже по склону, в долине Кедрона, зелень росла еще гуще, радуя глаз. Там, где заканчивалась Масличная гора, начинался холм Мориа – почти вертикальная стена из белого как снег камня, начатая Соломоном и законченная Иродом. Глаз смотрящего скользил по ней все выше и выше, переходя на массивную скалу, выраставшую из стены, – и останавливался на Храме Соломона, бывшем как бы пьедесталом памятника, цоколем которого служил холм. Задержавшись там на несколько мгновений, взгляд поднимался еще выше – через Двор инородцев, затем к Двору израильтян, потом к Двору женщин и Двору жрецов; каждый из которых представлял собой окруженный колоннами ярус, сложенный из белого мрамора, спускающийся террасами по склону. Все это венчал безгранично святой, невыразимо прекрасный, царственно величественный, сверкающий золотом купол Скинии, Святая Святых. Ковчег Завета находился не в ней, но там был Иегова – как было известно каждому ребенку в Израиле.

Но взор Бен-Гура скользил выше и выше – поверх купола Храма, по склону Сионского холма, освященному памятью о миропомазанных царях. Он знал, что между Сионским холмом и холмом Мориа проходит глубокая долина Торговцев Сыром, застроенная дворцами вельмож и засаженная садами; его мысли воспаряли к группе зданий на этом царственном холме – домам Каиафы[132], Центральной синагоге, римскому Преторию[133]и, наконец, скорбной и величественной громаде кенотафов[134]Фазелия и Мариамна. А за всеми этими строениями едва видимый в дымке темнел дворец Ирода, при виде которого Бен-Гур мог думать только о Царе, Который грядет, Которому он посвятил всего себя и тропу для Которого он взял на себя труд расчистить. И мысль его уже забежала вперед, к тому дню, когда новый Царь явится, чтобы заявить свои права и стать обладателем всего этого – Мориа с его Храмом; Сиона с его башнями и дворцами; Антония, чья темная громада возвышалась чуть правее Храма; нового, не обнесенного стеной района Безета; миллионов сынов Израиля, которые придут к Нему с пальмовыми ветвями в руках, чтобы воспеть славу новому Царю, покорившему весь мир и давшему этот мир им.

Люди обычно считают мечту детищем ночи и сна. Они должны были бы быть лучше осведомлены об истине. Все, чего мы добиваемся, является воплощением в жизнь наших мечтаний. Мечта служит подспорьем в наших трудах, тем вином, которое поддерживает нас в наших деяниях. Мы учимся любить наш труд не ради него самого, а за возможность с его помощью осуществить наши мечтания, уносящие нас от монотонности обыденной жизни. Жить – значит мечтать. Лишь в могиле прекращаются все мечты. Так пусть же никто не посмеется над Бен-Гуром за те мечты, которые пришли к нему тогда, на холме.

Солнце уже спустилось к горизонту. На несколько минут пылающий жаром диск задержался над далекими горными вершинами, залив небо над городом, его стены и башни жидким золотом. Еще немного спустя солнце словно рывком исчезло за зубчатой стеной гор. Наступивший покой обратил мысли Бен-Гура к родному дому. Взор его устремился к некой точке на небе, лежавшей чуть севернее бесподобного купола Святая Святых: там был расположен его отчий дом, если он еще существовал.

Умиротворенность вечера изменила бег его мыслей. Отстранив на время свои амбиции, он стал думать о том долге, который привел его в Иерусалим.

Воссоединившись в пустыне с Илдеримом, они вместе занялись изучением возможных будущих укрепленных мест. Так солдат проводит рекогносцировку местности, где ему предстоит сражаться. Однажды вечером их разыскал гонец, принесший сообщение, что Грат смещен, а его место занял Понтий Пилат.

Искалеченный Мессала был заперт в четырех стенах и считал его мертвым; Грат лишен власти и отбыл в Рим; мог ли Бен-Гур откладывать поиски своей матери и сестры? Теперь ему нечего было бояться. Если он и лишен возможности осматривать темницы Иудеи, то мог сделать это силами других. Если ему удастся обнаружить своих родных – у Пилата нет никаких причин держать их в заключении. Вырвав родных из темницы, он мог бы скрыть их в безопасном месте, а потом со спокойной совестью и холодным рассудком посвятить себя исполнению главного дела – подготовки пришествия грядущего Царя. Размышлял он недолго. Той же ночью он посовещался с Илдеримом и получил его согласие. Трое арабов проводили Бен-Гура до Иерихона, где он оставил их и лошадей ждать его, а сам отправился в Иерусалим один и пешком. Маллух должен был ждать его в Святом Городе.