Читать книгу "Легкое дыхание - Иван Бунин"

— Исусе сладчайший, помилуй мя, — шептала она,вздыхая.

Мухи сонно и недовольно гудели по потолку жаркой, темнойизбы. Каждую ночь что-нибудь будило их. То корова чесалась боком о стену избы;то крыса пробегала по отрывисто звенящим клавишам фортепиано и, сорвавшись, стреском падала в черепки, заботливо складываемые тетей в угол; то старый черныйкот с зелеными глазами поздно возвращался откуда-то домой и лениво просился визбу; или же прилетал вот этот филин, криками своими пророчивший беду. И тетя,пересиливая дремоту, отмахиваясь от мух, в темноте лезших в глаза, вставала,шарила по лавкам, хлопала дверью — и, выйдя на порог, наугад запускала вверх, взвездное небо, скалку. Филин, с шорохом, задевая крыльями солому, срывался скрыши — и низко падал куда-то в темноту. Он почти касался земли, плавнодоносился до риги и, взмыв, садился на ее хребет. И в усадьбу опять доносилсяего плач. Он сидел, как будто что-то вспоминая, — и вдруг испускал вопльизумления; смолкал — и внезапно принимался истерически ухать, хохотать ивзвизгивать; опять смолкал — и разражался стонами, всхлипываниями, рыданиями… Аночи, темные, теплые, с лиловыми тучками, были спокойны, спокойны. Сонно бежали струился лепет сонных тополей. Зарница осторожно мелькала над темным Трошинымлесом — и тепло, сухо пахло дубом. Возле леса, над равнинами овсов, на прогалиненеба среди туч, горел серебряным треугольником, могильным голубцом Скорпион…

Поздно возвращались мы в усадьбу. Надышавшись росой,свежестью степи, полевых цветов и трав, осторожно поднимались мы на крыльцо,входили в темную прихожую. И часто заставали Наталью на молитве перед образомМеркурия. Босая, маленькая, поджав руки, стояла она перед ним, шептала что-то,крестилась, низко кланялась ему, невидному в темноте, — и все это такпросто, точно беседовала она с кем-то близким, тоже простым, добрым, милостивым.

— Наталья? — тихо окликали мы.

— Я-с? — тихо и просто отзывалась она, прерываямолитву.

— Что же ты не спишь до сих пор?

— Да авось еще в могиле-с наспимся…

Мы садились на коник, раскрывали окно; она стояла, поджавруки. Таинственно мелькали зарницы, озаряя темные горницы; перепел бил где-тодалеко в росистой степи. Предостерегающе-тревожно крякала проснувшаяся на прудеутка…

— Гуляли-с?

— Гуляли.

— Что ж, дело молодое… Мы, бывалыча, так-то все ночинапролет прогуливали… Одна заря выгонит, другая загонит…

— Хорошо жилось прежде?

— Хорошо-с…

И наступало долгое молчание.

— Чего это, нянечка, филин кричит? — говориласестра.

— Не судом кричит-с, пропасти на него нету. Хоть бы изружья постращать. А то прямо жуть, все думается: либо к беде какой? И всебарышню пугает. А она ведь до смерти пуглива!

— А как захворала она?

— Да известно-с: все слезы, слезы, тоска… Потоммолиться зачали… Да все лютее с нами, с девками, да все сердитей с братцами…

И, вспоминая арапники, мы спрашивали:

— Не дружно, значит, жили?

— Куда как дружно! А уж особливо после того, какзаболели-то оне, как дедушка померли, как вошли в силу молодые господа иженился покойник Петр Петрович. Горячие все были — чистый порох!

— А пороли дворовых часто?

— Этого у нас и в заведенье не было-с. Я какпровинилась-то! А и было-то всего-навсего, что приказали Петр Петрович головумне овечьими ножницами оболванить, затрапезную рубаху надеть да на хуторотправить…

— А чем же ты провинилась?

Но ответ далеко не всегда следовал прямой и скорый.Рассказывала Наталья порою с удивительной прямотой и тщательностью; но пороюзапиналась, что-то думала; потом легонько вздыхала, и по голосу, не видя лица всумраке, мы понимали, что она грустно усмехается:

— Да тем и провинилась… Я ведь уж сказывала…Молода-глупа была-с. "Пел на грех, на беду соловей во саду…" А,известно, дело мое было девичье…

Сестра ласково спросила ее:

— Ты уж скажи, нянечка, стихи эти до конца.

И Наталья смущалась.

— Это не стихи-с, а песня… Да я ее и не упомню-степерь.

— Неправда, неправда!

— Ну, извольте-с…

И скороговоркой кончала:

— "Как на грех, на беду…" То бишь: "Пелна грех, на беду соловей во саду — песню томную… Глупой спать не давал — вночку темную…"

Пересиливая себя, сестра спрашивала:

— А ты очень была влюблена в дядю? И Наталья тупо икратко шептала:

— Очень-с.

— Ты всегда поминаешь его на молитве?

— Всегда-с.

— Ты, говорят, в обморок упала, когда тебя везли вСошки?

— В оморок-с. Мы, дворовые, страшные нежные были… жидкина расправу… не сравнять же с серым однодворцем! Как повез меня Евсей Бодуля,отупела я от горя и страху… В городе чуть не задохнулась с непривычки. А каквыехали в степь, таково мне нежно да жалостно стало! Метнулся офицер навстречу,похожий на них, — крикнула я, да и замертво! А пришедчи в себя, лежу этакв телеге и думаю: хорошо мне теперь, ровно в царстве небесном!

— Строг он был?

— Не приведи господи!

— Ну, а все-таки своенравнее всех тетя была?

— Оне-с, оне-с. Докладываю же вам: их даже к угодникувозили. Натерпелись мы страсти с ними! Им бы жить да поживать теперь, какнадобно, а оне погордилися, да и тронулись… Как любил их Войткевич-то! Ну, давот поди ж ты!

— Ну, а дедушка?

— Те что ж? Те слабы умом были. А, конечно, и с нимислучалось. Все в ту пору были пылкие… Да зато прежние-то господа нашим братомне брезговали. Бывалыча, папаша ваш накажут Герваську в обед, — энтого иследовало! — а вечером, глядь, уж на дворне жируют, на балалайках с нимжундят…

— А скажи, — он хорош был, Войткевич-то? Натальязадумывалась.

— Нет-с, не хочу соврать: вроде калмыка был. Асурьезный, настойчивый. Все стихи ей читал, все напугивал: мол, помру и придуза тобой…

— Ведь и дед от любви с ума сошел?

— Те по бабушке. Это дело иное, сударыня. Да и дом унас был сумрачен, — не веселый, бог с ним. Вот извольте послушать моиглупые слова…

И неторопливым шепотом начинала Наталья долгое, долгоеповествование…

IV

Если верить преданиям, прадед наш, человек богатый, толькопод старость переселился из-под Курска в Суходол: не любил наших мест, ихглуши, лесов. Да, ведь это вошло в пословицу: "В старину везде лесабыли…" Люди, пробиравшиеся лет двести тому назад по нашим дорогам,пробирались сквозь густые леса. В лесу терялись и речка Каменка, и те верхи, гдепротекала она, и деревня, и усадьба, и холмистые поля вокруг. Однако уже не тобыло при дедушке. При дедушке картина была иная: полустепной простор, голыекосогоры, на полях — рожь, овес, греча, на большой дороге — редкие дуплистыеветлы, а по суходольскому верху — только белый голыш. От лесов остался одинТрошин лесок. Только сад был, конечно, чудесный: широкая аллея в семьдесятраскидистых берез, вишенники, тонувшие в крапиве, дремучие заросли малины,акации, сирени и чуть не целая роща серебристых тополей на окраинах,сливавшихся с хлебами. Дом был под соломенной крышей, толстой, темной иплотной. И глядел он на двор, по сторонам которого шли длиннейшие службы илюдские в несколько связей, а за двором расстилался бесконечный зеленый выгон ишироко раскидывалась барская деревня, большая, бедная и — беззаботная.