Читать книгу "Дальневосточная республика. От идеи до ликвидации - Иван Саблин"

Когда эмоции немного улеглись, «Последние новости» опубликовали взвешенный рассказ владивостокского корреспондента о первых последствиях воссоединения с Советской Россией. Действительно, некоторые рабочие поддерживали введение Советской власти, надеясь на улучшение своего материального положения. Но другие рабочие и все гражданское население, главным образом торговцы и промышленники, были обеспокоены советизацией, невзирая на действующий в РСФСР НЭП. Кроме того, корреспондент сообщил, что большевики прибегли к радикальным левым реформам, упразднив земские и городские органы самоуправления и арестовав и сторонников, и противников приамурских властей. Деятельность Госполитохраны наводила страх на город[1009]. В самом деле, после воссоединения дискурс «национального единства» был немедленно отброшен и уступил место более привычному дискурсу классовой борьбы. В начале декабря 1922 года политический митинг во Владивостоке стал инсценировкой «суда» над Дитерихсом (в отсутствие обвиняемого), который перечислил виновных в его преступлениях, в том числе интеллигенцию и капиталистов[1010]. Тридцать шесть человек были арестованы в ноябре 1922 года в рамках дела монархических организаций[1011].

СОВЕТСКИЙ ДАЛЬНИЙ ВОСТОК

В 1922–1926 годах место российского Дальнего Востока в молодом Советском Союзе и положение самого Советского Союза в Восточной Азии были предметом активных дискуссий. Краснощёковский план дальневосточной федерации был отвергнут. Если в 1913 году Сталин благоволил регионализму, то теперь на вооружение был взят этнонациональный подход к федерализму, в который ДВР никак не вписывалась. Хотя Дальневосточная область сохранила некоторую экономическую и административную автономию, в 1926 году она была полностью интегрирована в РСФСР как Дальневосточный край. Преобладание в дальневосточной элите большевиков – «российских (или даже русских) националистов» – стало препятствием для национального самоопределения бурят-монголов и корейцев. Буряты, несмотря на противодействие Дальбюро, сумели защитить свое право на автономию, но у корейцев это не получилось. Более того, в 1926 году московское большевистское руководство, к тому моменту сформулировавшее свою собственную государственническую версию имперского национализма, решило, что российский Дальний Восток будет переселенческим фронтиром для европейских поселенцев, а не воротами для экспорта революции.

Международные наблюдатели ожидали, что ДВР станет одной из союзных республик создаваемого в конце 1922 года СССР, причем «российская система» считалась похожей на США, где есть федеральное правительство и «большая доля местной автономии»[1012]. Но Дальневосточный регион не получил автономного статуса даже в рамках РСФСР, единственной номинально российской единицы в рамках Советского Союза, официально учрежденного 30 декабря 1922 года. Тем не менее благодаря Дальревкому, высшему органу власти в области, который подчинялся только ВЦИКу и Совнаркому и мог отменять или исправлять директивы отдельных народных комиссариатов, Дальний Восток пользовался фактической автономией. Японская оккупация Северного Сахалина тоже способствовала особому статусу российского Дальнего Востока в составе СССР. 4 января 1923 года Янсон предложил предоставить концессии британцам, немцам и американцам, чтобы создать противовес японцам и способствовать экономическому развитию региона. Японцы получили бы право на концессии только после вывода войск с Северного Сахалина[1013]. Этот план очень напоминал тот, который Иоффе так и не представил на Чанчуньской конференции.

Московское руководство поддержало план Янсона, и, хотя советское правительство постепенно прекратило все отношения с Вашингтоном Бейкером Вандерлипом, оно ратифицировало соглашение с фирмой «Синклер», рассчитывая, что американские деловые круги поспособствуют давлению своего правительства на Японию по вопросу о Северном Сахалине. В основе предлагаемого договора с Японией тоже лежали концессии. В контексте того, что Иоффе не использовал их в качестве козыря на Чанчуньской конференции, 12 июня 1924 года Политбюро поручило составление проекта договора Чичерину, Леониду Борисовичу Красину и Георгию Леонидовичу Пятакову[1014].

Желание подписать соглашения с Японией и Китаем подхлестывал дискурс внешней опасности для советских владений на Дальнем Востоке. Кроме продолжавшейся японской оккупации Северного Сахалина, советское руководство видело угрозу со стороны протяженной и плохо контролируемой границы с Маньчжурией, где по-прежнему правил противник большевизма Чжан Цзолинь. Вопрос о зоне отчуждения КВЖД тоже оставался нерешенным. Более того, список внешних врагов, действительных и потенциальных, теперь включал множество групп антибольшевистских русских эмигрантов в Корее, Маньчжурии (особенно в зоне отчуждения КВЖД) и других частях Восточной Азии. Хотя многие каппелевцы приняли власть Советской России, а отряд А. Н. Пепеляева в 1923 году был разбит, Глебов и другие русские беженцы в корейском порту Генсан (Вонсан) по-прежнему надеялись возобновить борьбу против большевиков. Летом 1923 года японцы перестали финансировать эту группу, но осталась возможность присоединиться к Чжан Цзолиню – и он действительно в последующие годы брал на службу русских[1015].

Но камнем преткновения в переговорах с Японией стало сотрудничество большевиков с революционерами Восточной Азии. Хотя власти СССР попытались обезоружить корейские партизанские отряды, Москва не только продолжала поддерживать корейских коммунистов, но и по-прежнему пыталась их объединить. 22 декабря 1922 года ИККИ распустил все фракции Корейской коммунистической партии, а в феврале 1923 года во Владивостоке начало заседать Корейское бюро Дальневосточного отдела ИККИ под руководством Войтинского, своего рода орган внешнего управления корейскими активистами. В число его задач входила помощь корейским партизанам по обоснованию на российском Дальнем Востоке. Продолжая следовать в русле логики национализма, 18 марта 1923 года Корейское бюро утвердило тактику единого национального революционного фронта. Корейские революционеры должны были сражаться за полную независимость – против сторонников корейского самоуправления под японским протекторатом и против сторонников американского «демократизма». Хотя программа Войтинского сохранила в себе элементы левой повестки дня, корейские революционеры должны были убедить корейских предпринимателей, что национальная промышленность невозможна без независимости[1016], в точности как читинские большевики, которые использовали оборонческий национализм, чтобы завладеть Владивостоком.