Читать книгу "Порода. The breed - Анна Михальская"

— У Даля в словаре есть такая пословица, — сказала Лена — исследователь волков, склонная к филологии, — волкодав прав, а людоед — нет. Владимир Иванович собирал словарь в первой половине девятнадцатого века. Сейчас-то все наоборот: прав людоед, а волкодав — нет! И везде так. По всему миру. А может, так всегда и было?

Ученые печально молчали.

Итак, с наступлением октября поселенцы засобирались. Правда, не все в Москву.

Некоторые — и подальше. Например, на плато Путораны — вдруг выяснилось, что вот теперь и настало для этого самое время. И я собралась в райцентр — проводить путешественника на поезд, подкупить кое-что в магазинах и на всякий случай проведать почту.

Долго стояли у дороги, там, где наша грунтовка вливалась в шоссе. Заяц еще не целиком перелинял, и побуревшая земля, как заячья шкурка, была вся в снежных пятнах. Быстро надвинулась черная туча, из нее полетели крупные хлопья. Вот на взгорке показалась темная мушка и быстро побежала к нам, обернувшись автобусом.

В Мантурове, как я уже знала, поезд стоит две минуты. Так и вышло. Не успев оглянуться, я оказалась одна. Снова одна. Как всегда.

Вышла через вокзал на площадь, повернула по шоссе налево и не торопясь пошла по улице Ленина в центр, на почту.

Уезжая из Москвы вечером, после встречи с Вурлаковым, я на всякий случай позвонила Валентине. Оба раза телефон откликался долгими гудками. Ясно. С Ричардом и с документами. Интересно, с кошкой или без?

Ни с Тариком, ни с англичанами прощаться не хотелось. Да и как? Ведь пестрые толпы киношников увлекли их за собой в Першино, на съемки псовой охоты. Но, собираясь, я наткнулась на пустой конверт с маркой, надписала Валентинин адрес и сунула внутрь свой, новый — Костромская область, Мантуровский р-н, по Мантурово, до востребования. И бросила в синий ящик на Ярославском вокзале — а вдруг?

И вот я иду по улице Ленина, под черным небом, одна, и мокрый снег летит мне в лицо. Иду востребовать.

У низкого здания из серого кирпича, с синим ящиком у двери и синей вывеской, выстроились в два ряда молодые лиственницы. Тоненькие, голые, они, как балерины на сцене, вовсе не выглядят озябшими. Они тут свои. Как я.

Вот востребую, позвоню матери, опущу письмо ей же — и на автобус, домой. Дом ждет — подправленный, отчищенный, отмытый, нарядный. Мой. Наш. Затоплю печку, буду ждать. Со Званкой — и одной не страшно. На крайний случай ружье есть.

Я поздоровалась, протянула в окошко паспорт.

Паспорт вернули, но не один. Три конверта, один другого толще. Знакомый, длинный — английский, от Мэй. Чудеса! Два других — московские. От матери и… Да, от Беаты. Из Москвы послано, и всего две недели, только две недели назад!

Там же, на почте, прочитала, что пишет мать. У нее все в порядке, но она полагает, что мой странный «отпуск» начинает затягиваться. Неудобно перед Ниной Петровной в отделе докторантуры. Непонятно, что ей сказать. И вообще — не пора ли домой? Как же диссертация?

Письма от Мэй и Валентины я сгребла в сумку, не открывая. Буду читать дома, у печки — и так коротать долгие зимние вечера.

Пока покупала окорочка и клеенку, пока ждала на площади автобуса, пока доехала, темнота настала такая, что казалась вечной, как мерзлота.

Но в моем доме ждала меня моя белая собака. Я спустилась в бывший хлев, где теперь все стены были заложены ровными поленницами — запас на зиму, — набрала охапку, растопила печь и, пока закипал чайник, села читать.

«Здравствуй, дорогая Аня! — бежали ровные строчки, выведенные четким почерком бывшего младшего библиографа Беаты. — Не знаю, получишь ли ты мое письмо, и если получишь, то когда. Почта и в Москве не работает. Но на всякий случай пишу, чтобы сообщить тебе о главном. Может быть (зачеркнуто)… Надеюсь, что это повлияет на твое решение. Ты ведь, как я понимаю, тоже решила (зачеркнуто)… Кажется, ты решила не возвращаться в Москву. С моей точки зрения, это безрассудное и детское решение. Ну, подумай, что там с тобой будет. Что, учительницей в школу пойдешь? Там, куда ты уехала (зачеркнуто)… За двести километров от Москвы(зачеркнуто)… За сто километров от Москвы детей в деревне нет. Ты уже, наверное, и сама это видишь. На что ты будешь жить? Там же ничего нет, лес один. Я посмотрела по карте. Извини меня, но мне кажется (зачеркнуто)… Я уверена, что Сиверков долго там с тобой не просидит. Ты ведь его знаешь. На что ты надеешься? Как ты одна будешь жить в такой глуши? Ведь наступает зима (зачеркнуто)… Скоро выпадет снег, и ты даже до почты не доберешься. А если что случиться? Аппендикс у тебя вырезан? Скорая и в Москве часами не едет, а там?

Аня, приезжай скорей. Мне одной очень плохо (зачеркнуто)… Мне о многом хочется с тобой поговорить. Но сейчас пишу только самое главное. Вдруг письмо все-таки не дойдет! А если ты его сейчас читаешь — подумай как следует и немедленно возвращайся!

Я опять осталась одна. Но это — мое решение. Не буду скрывать — Ричард мне понравился. Очень понравился. Он милый (зачеркнуто)… Он очень интересный мужчина. Ты не представляешь, как мне было трудно решать все самой. Но пришлось. Понимаешь, вот так вдруг уехать, и навсегда… Когда мы ездили на охоту, я все думала: вот сейчас у меня дома звонит телефон. Это Олег. Он хочет вернуться, а меня как раз нет. Передумает и больше не позвонит. Никогда!

И потом, Аня, самое главное: вот я уеду с Ричардом, и кто я там буду? А вдруг он только обещает, а не женится? А эта его ужасная мать! Ты ведь рассказывала… Какая-то жуткая злобная старуха. Ну, даже если и женится… Всю жизнь просидеть с детьми — они ведь это задумали, да?

Аня, я ведь не разведена. Зачем же мне сейчас уезжать? Мне, как жене Олега, по праву принадлежит половина всего. Понимаешь — всего! Я, пока не разведена, и сама миллионерша. Конечно, если будет развод, вряд ли мне что достанется. Уж он-то постарается, я своего мужа хорошо знаю. Изучила за десять лет. Но пока я миллионерша, самая настоящая.

И потом, Аня, собак я не люблю. Охоту ненавижу. Убивать — это негуманно.

Так что приезжай, пожалуйста, скорей. Вдруг там с тобой что-нибудь случится!

Когда вернешься, сразу звони. Я все время дома. Столько дел по хозяйству! Очень много сил уходит на уборку. У нас под окнами строят дорогу, и пыль летит…

И потом, кошку одну оставлять жалко. Она скучает.

Как приедешь — сразу звони. До свидания. Валентина».

Я встала и подкинула еще поленьев. Алый зев печи легко принял новую порцию пищи и радостно захрустел белой березовой древесиной, разбрызгивая красные угли. Они падали на медный поддон, выгоревший местами до дыр, схватывались голубоватой сединой и тут же чернели.

Я подошла к окну. За стеклом была ночь. Я позвала собаку и вместе с ней по мосту подошла к дверям в сени. Из сеней на крыльцо Званка выходить отказалась. Это было странно. Собака, всегда смелая, даже порой безрассудная, сейчас жалась к ногам и, приседая на лапах, норовила скользнуть назад, в дом.