Читать книгу "Новое платье Леони - Катрин Панколь"

И тогда он пожал плечами, отвернулся, сжал губами соломинку, через которую пил кока-колу из стакана. Замкнулся в себе на два оборота. Перестал с ней разговаривать. А потом ушел, не сказав ни слова.

Сперва она стеснялась. Пыталась скрыть свои достижения. Не отвечала на вопросы.

Она отправила имейл Гортензии. Объяснила ей ситуацию. Ответ был четким и ясным: «Прекрати извиняться. Пометка «очень хорошо» на дипломе – это гениально! Ты ДОЛЖНА гордиться. Пусть позлится, оставь его в покое. Это пройдет».

Но это не прошло.

Он вел себя просто смешно, буквально как маленький. Она не решилась бы произнести это вслух, но он напоминал ощипанного петуха. В пуху, без перьев, кукарекающего и помахивающего миниатюрными крылышками.

Она вела себя так…

…так, как будто все наладится.

Но ничего не налаживалось.

Пока как-то однажды…

Однажды случилось ЭТО. Ужасная вещь, которую она даже не могла себе представить. Самая поразительная, самая необъяснимая, самая удивительная, самая загадочная…

Она написала Гортензии длинное письмо.

Гортензия, Гортензия! Прочти внимательно мое письмо.

Случилась одна странная, удивительная штука.

Не знаю, что об этом и думать.

Надо, чтобы ты мне объяснила.

Ну вот, недавно вечером… мы были в комнате. Собирались спать.

Я читала, а Гаэтан тыкал в кнопочки на телефоне. Я не знала, с кем он переписывается, мне было все равно. Я была погружена в письма маркизы и не обращала на него внимания.

И потом в какой-то момент он положил руку мне на ляжку, и я захотела, чтобы он ее снял. Это было не просто так, ощущение было более глубоким: он меня обременяет. Стесняет, мешает мне жить.

Это чувство появилось внезапно, без предупреждения.

Я посмотрела на него, и внутри меня ничего не шевельнулось.

Не то чтобы он показался мне уродливым или глупым, нет, просто мне больше не было охоты быть с ним вместе.

Конец.

Я посмотрела на свои ролики, те, что мама подарила мне в награду за хорошие оценки. Они стояли возле кровати. Шнурки были развязаны, мне захотелось надеть ролики и убежать далеко, далеко от него. Я сидела и смотрела на них, пока он гладил меня по ляжке, а я при этом ничего не чувствовала.

Гортензия! Я при этом ничего не чувствовала!

Разве так возможно? Раз – и все?

Мне захотелось уйти, бегать по улицам наперегонки с другими мальчиками на коньках, танцевать, выделывать балетные па. Я подумала, что с Гаэтаном я буксую на месте, что не происходит ничего нового, нужного для меня, что я уже все знаю наизусть.

История с этой пометкой на дипломе меня добила.

Я на него по-настоящему обиделась.

Думаю, что я уже больше не люблю его.

Мне больше не хочется жить размеренной жизнью со своим парнем и проводить все вечера дома с ним вдвоем. Я даже не понимаю, что на меня нашло, когда я выбрала такую жизнь. Тоскливая, скучная жизнь, однообразная и невыразительная.

И я больше не вижу ничего восхитительного и возбуждающего в семейной жизни. Ты помнишь? Я так боялась, что он уйдет, а теперь освободилась. Я хочу скользить, скользить… Хочу делать арабески, праздновать, веселиться, кокетничать с парнями, встречаться с разными людьми. Мне стало скучно с Гаэтаном, вот что…

Как-то это все мелко.

Еще вчера мы говорили о нашем будущем путешествии, как мы летом поедем автостопом в Бретань, я говорила ему, что у меня полно планов и на после нашей поездки, на начало учебного года, что, возможно, я могла бы поучаствовать в конкурсе на право преподавать литературу, нужно только на это решиться, а он сказал: «А ты уверена, что на это способна?» – и так посмотрел, знаешь, с насмешливой улыбочкой, я у него раньше такую не видела.

Этой улыбочкой он хотел меня унизить, похоже.

А я ответила: «Ну конечно, уверена».

Он замолчал, улыбочка сползла с его лица.

Мне показалось, что я превратилась в ледышку, мне хотелось убежать от него или встряхнуть его и велеть, чтобы умчался прочь, чтобы поехал в кругосветное путешествие со мной или без меня, захотелось купить корабль, плавать с белыми акулами. Что-то делать, в конце концов!

Я хотела бы, чтобы он вспомнил что-то из списка тех проектов, которые представляли мы с ним в мечтах.

Я ничего не сказала тогда, но сегодня, когда он положил руку мне на ляжку, я поняла, что все кончено.

Я уже не чувствую себя готовой совершать какой-либо выбор в жизни из любви к нему. Я думаю, мы с ним проворонили наше счастье. А теперь мне больше ничего не хочется. Когда я думаю о нас вместе, у меня в голове делается как-то мутно, я словно вязну в болоте собственных мыслей.

Скажи, Гортензия, я нормальная или глупая какая-то?

Ответ Гортензии был, как всегда, предельно краток.

Да все нормально, такова жизнь. Это желание. Оно приходит беспричинно и уходит тоже неизвестно почему.

Гаэтан уехал в Бретань один.

Ей даже не пришлось ничего ему объяснять. Он и так все понял. Зоэ даже показалось, что он испытал облегчение от того, что они расстались. У нее кольнуло сердце, когда она увидела, что он не спорит и не страдает, что уходит с улыбкой на губах. Он спросил только: «А ты не видела мои треники?» – «Под кроватью», – ответила она, нахмурившись. Может, он подумал, что баба с возу, кобыле легче? Может, она вообще ошибалась на его счет, на счет их отношений?

В животе у нее словно образовалась на миг зияющая пустота: «А вдруг я сейчас делаю самую большую глупость в моей жизни?»

Гортензия тут же ее успокоила и прогнала прочь ее черные мысли: «Тра-та-та, найдешь тысячу других! Тра-та-та, наконец ты можешь наслаждаться жизнью! Поехали со мной, я хочу прокатиться в Версаль, напитаться красотой и найти тысячу новых идей».

У Гортензии все исчислялось тысячами.

Они гуляли по парку.

Гортензия фотографировала. Отлавливала цвета, перспективы.

– О чем ты думаешь, – спросила она Зоэ, снимая макросъемкой лист со всеми его прожилками.

– О любви… Почему вот сегодня ты любишь, а завтра раз – и уже не любишь.

– Любовь, любовь… – повторила Гортензия, как будто пыталась разрешить загадку.

Она тоже уже не очень-то понимала.

Ее любовь лежала на столе, это ее рисунки и ее выкройки.

Ее рот полон иголками и уже забыл о поцелуях.