Читать книгу "Мы над собой не властны - Мэтью Томас"

Мама крикнула, перебивая телевизионный рев:

— Если что-нибудь понадобится, Коннелл у себя!

Может, отец и ответил, Коннелл не услышал.

— Я люблю тебя, — сказала мама.

Пауза.

— Милый, а ты? Пожалуйста, скажи!

Коннелл не знал, промолчал отец или телевизор его ответ заглушил. Несколько минут спустя стало слышно, как открылась дверь гаража.

Коннелл считал очень важным позволить отцу самому выпить содовую. Отец дернул стакан к себе за край. Стакан упал на кирпичный пол и разлетелся вдребезги. Коннелл подобрал крупные осколки, а мелкие веником смел в совок и вытряхнул в мусорное ведро. Вытер лужу на полу. Вот, значит, как: отец уже не может пить самостоятельно. Ему нужно, чтобы стакан поднесли ко рту. По сути, ему бы слюнявчик надевать. И питье наливать в пластиковый стаканчик, а то и вообще в поильник с носиком. Сидит, такой беззащитный, пока у него с колен собирают губкой воду. Не пытается отмахнуться, не уверяет, что сделает все сам. Только вздыхает и покорно подставляется. Не пробует оправдываться — всякий, мол, ошибиться может. И лицо такое беспомощное, жалкое. Глаза как у побитой собаки, и постоянное желание угодить.

— Сиди не двигайся!

Коннелл сам не знал, зачем это говорит, — осколки-то он уже убрал.

Отец как-то странно дергал ремень брюк — вверх-вниз, будто пожар тушил. Тут Коннелл почувствовал запах. Он подошел расстегнуть отцу брюки, но отец закричал:

— Нет! Нет!

— Пап! Спокойно! Надо тебя помыть.

Отец заскулил, прижимая к заду ладонь, словно старался удержать все внутри. Во время этой возни содержимое штанов понемногу просачивалось наружу. Коннелл кое-как довел отца на второй этаж и затащил в душ, но когда попробовал расстегнуть ремень, отец снова стал вопить и причитать. Коннелл все-таки расстегнул верхнюю пуговицу брюк и тут остановился. Так, надо подумать мозгами. Сначала тапочки, потом уже все остальное.

— Сядь, пожалуйста, а? Гораздо проще будет.

— Уйди! — заорал отец. — Уйди!

Коннелл зашел сзади и потянул отца на себя, падая вместе с ним, чтобы смягчить удар. Отец заехал ему локтем в грудь, размахивая руками, словно погорелец. Он бы ударил Коннелла в лицо, если бы мог повернуться.

Коннелл держал крепко и повторял:

— Спокойно, спокойно.

Потом выбрался из-под отца, поддерживая ему голову. Стащил с него тапочки, расстегнул брюки и начал стягивать их с ног. Отец вцепился в брюки и попробовал брыкаться, но Коннелл все-таки стащил их, сначала с задницы, потом и дальше. Дерьмо облепило ноги отца, кусками шлепаясь в ванну. Услышав это «шмяк-шмяк», Коннелл понял, что не смог бы работать в больнице, как мама. Отец тяжело дышал, напряженно глядя ему в глаза, как будто хотел удержать его взгляд, не дать ему увидеть свою наготу.

Коннелл бросил брюки на пол. Браться за отцовские трусы духу пока не хватило, и он принялся расстегивать рубашку. Держать отца, скользкого от какашек, было трудно, однако рубашку с него Коннелл кое-как снял. Остались только носки и запачканные трусы.

— Пап, ну не дергайся ты! Посиди минутку тихо.

— Уйди, перестань! — кричал отец.

— Слушай, что тебе говорят! — рявкнул Коннелл.

— Оставь меня в покое! Оставь!

Стаскивая с отца трусы, Коннелл отвернулся — отчасти чтобы не унижать отца, а отчасти потому, что не видел отцовский член с самого далекого детства, когда они вместе мылись в душе.

В тепле от горячей воды вонь стала совсем невыносимой. Коннелл чуть не задохнулся. Трусы с вываливающимися из них какашками он свернул в кулечек, словно подгузник, и сунул в мусорное ведерко, в которое был заправлен пластиковый пакет из супермаркета.

Отец так и лежал в ванне голый. Придется его поднять и вымыть, и пол в ванной тоже отмыть, иначе они разнесут это дело по всему дому. Коннелл быстро разделся — все равно одежда сейчас промокнет насквозь. Трусы снимать не стал. Отца он еле поднял. Тот больше не сопротивлялся, просто обвис мертвым грузом. Поставив его наконец на ноги, Коннелл задернул занавеску и пустил воду. Наляпанное в ванне дерьмо поплыло к отверстию слива. Коннелл сдернул с вешалки полотенце и стал вытирать отцу ноги и зад. Казалось, отчистить его невозможно никакими силами. Отец повесил голову, плечи его поникли, грудь тяжело вздымалась. Когда полотенце стало совсем грязным, Коннелл скатал его поплотнее и швырнул на пол. Намылил другое полотенце, словно громадную губку, и тщательно вымыл отцовские гениталии, задницу и ноги. За всю свою жизнь он столько не прикасался к отцу. Намыленными руками вымыл ноги отцу и себе. Отмыл себе руки до плеч и ноги выше колен, потом выключил воду.

— Ну вот, почти всё уже.

Коннелл отдернул занавеску и, взяв отца за руку, помог ему перебраться через бортик. Комната была полна пара. Коннелл сбегал, принес еще полотенец. Сперва он хотел повязать полотенце себе на талию и вытащить из-под него трусы, но что-то ему подсказало, что для отца оскорбительно быть голым рядом с одетым сыном. Он снял трусы прямо так, не прикрываясь. Потом вытер отца полотенцем. Они стояли рядом, оба обнаженные. Коннелл обмотал отцу и себе полотенца вокруг бедер. Нашел в аптечке отцовский одеколон, налил немного в ладонь и пришлепнул отцу на шею. Запах одеколона вдруг напомнил ему, как отец учил его бриться. «Веди бритвой по направлению волосков, чтобы ровней шло, — говорил отец, глядя в зеркало. — Не спеши. Старайся не проходить дважды по одному и тому же месту». Потом он наклонялся и позволял Коннеллу потрогать его щеки, чтобы ощутить прохладную гладкость кожи.

Коннелл надел на отца чистые трусы и футболку и уложил его в постель.

Когда отец заснул, Коннелл сходил в аптеку и купил упаковку памперсов для взрослых. Он не мог понять, почему мама раньше до этого не додумалась. Так просто, а сколько хлопот бы всем сэкономило. Нет, правда, что мешает их использовать?

— Он хочет оставить тебе письменный стол, — сказала мама наутро за завтраком, перед уходом на работу.

Они сидели в кухне одни. Папа был наверху.

— Остальное получишь после моей смерти.

— Мам, ну ты что?

— Хочешь вечно оставаться ребенком? Рано или поздно приходится думать о таких вещах.

Письменный стол — одно из немногих счастливых воспоминаний папы, связанных с его собственным отцом. Теперь-то папе этот стол ни к чему. Мама за ним разбирает счета и квитанции — для этого ей вполне хватит маленького столика из комнаты Коннелла. Значит, спокойно можно поменять их местами.

Отцовский двухтумбовый стол из натурального дерева был пяти футов в ширину и трех — в глубину[29]. Прямо скажем, не великая ценность — весь поцарапанный и в щербинах.

Столешница по краю была сплошь обклеена карточками. На одной — даты рождения всех троих: день, месяц и год. На другой — миниатюрное генеалогическое древо, начиная от бабушек и дедушек отца, включающее также всех его теток, дядьев, кузин и кузенов. От черточки между «ЭЙЛИН ТУМУЛТИ ЛИРИ (ЖЕНА)» и «ЭД ЛИРИ (Я)» шла стрелка к «КОННЕЛЛ ЛИРИ (СЫНН)». Еще на одной карточке было написано: «ОТДЕЛ СОЦОСПЕБЕЧЕНЕНИЯ» — как будто отец подбирал слоги наугад. В ящике стола лежала карточка с прикрепленной к ней иглой для накачивания мяча и надписью: «ИГЛА ДЛЯ НАКЧАНЯ БАКЕТБОЬНОГО МЯЧА».