Читать книгу "Гибель красных богов - Александр Проханов"

Писатели хмуро смотрели на незваного гостя, дожидаясь, пока холодный ветер проспекта не просветлит их хмельные головы.

– Может, навешать ему пиздюлей? – задумчиво произнес косматый здоровяк из лесного сибирского края.

– Нет, лучше в мешок – и в реку, – возразил красавец гитарист, певший про белый поход.

– Мужики, давайте его скрутим, внесем в помещение и там кастрируем, – предложил автор исторических романов о древней Руси.

Все набросились на пришельца, похватали его за руки, понесли в дом. Тот отбивался, пронзительно кричал, а следом, чуть поодаль, шествовали слуги с китайским фонарем и огромной авторучкой. Их не пустили в дом, оставили снаружи. Пришельца же, невзирая на отчаянные визги и сквернословие, внесли в вестибюль, скрутили грязными полотенцами и содранными с окон занавесками и уложили на продавленный диван. Там он и лежал в своем огненно-красном костюме, извивался как червь, требуя свободы. Лицо его было ужасным на свету – в морщинах пороков, в складках вероломства, в пятнах предательства, в буграх болезненного честолюбия, в бородавках сластолюбивых мечтаний. Он продолжал кричать, открывая черный, с синим пламенем зев, и провинциальный поэт из Вятки сказал:

– Заткнись, а то в рот нассу! – после чего пришелец замер и только поводил по сторонам ненавидящими, полными адреналина глазами.

Все столпились вокруг, не понимая, что делать дальше. Некоторые подходили и осторожно трогали красную ткань костюма, словно желали убедиться в подлинности этого существа. Так рыбаки рассматривают диковинную, попавшую в невод рыбину, вынесенную к поверхности из донных глубин.

– Может, его на цепь посадить? Пусть брешет, дом сторожит?

– Кормить еще эту суку, выносить за ним!..

– Давай разденем его и выбросим нагишом на хуй! А камзол его на портянки пустим!

– Нехорошо говоришь, – укоризненно произнес маленький, похожий на скифскую бабу алтаец. – Он больной, его лечить надо. Ему на лицо медведь наступил. Его в огонь положить надо, чтобы очистился.

– Ответите перед законом! – злобно верещал пришелец, пугаясь маленького, плотного, как изваяние, азиата, который, не желая зла, из лучших пробуждений и сострадания, хотел положить его в огонь. – Брандой, одумайся, мы когда-то были друзьями!..

Однако алтаец не слушал. Он уже вызывал своего горного бога, слегка притопывал, приплясывал, нащупывая сокровенные ритмы Евразии, в центре которой находилась его мистическая горная Родина. Под гулы бубна, под звуки священного танца он делал чучело. Умело, с присущей языческим народам достоверностью, воспроизводил в чучеле черты лежащего на диване пришельца. На половую щетку с длинным древком была навьючена грязная, в старинных чернильных пятнах скатерть, повторявшая малиновую хламиду пришельца. К ней были подвязаны чьи-то прохудившиеся порты, которые были набиты газетами. Голову соорудили из мусорного ведра, приклеив к ней остроконечный бумажный нос и рыжую бахрому от занавески. Сходство было полным. Подлинник молча созерцал свою копию, затравленно поводя глазами.

– Водку давайте, – приказал алтаец. Послушные, повинующиеся ему, как кудеснику, писатели принесли бутылку. Алтаец, священнодействуя, бормоча заклинания, вызывая души ущелий, лесных чащоб и потаенных урочищ, окропил хламиду водкой. Воздел щетку, и все направились к выходу, на проспект, вслед за гремящим ведром и шаманскими выкликами алтайца. Поверженный пришелец с ужасом смотрел вслед процессии, уносившей его чучело, в котором уместилась часть его существа.

Белосельцев вышел со всеми. Слушал позвякивание ведра, топот ног, бормотание шамана, похожее на тетеревиное бульканье. Кто-то запалил зажигалку, поднес к пропитанному водкой чучелу. Оно ярко вспыхнуло. Пылало огромно и жарко, роняя огненные капли, горящие комья газет. Шаман воздевал его. Ветер шумел в пламени. В очистительном огне сгорал демон, корчился, кривлялся, страдал. И все, кто был, без шуток, без насмешек, отдавались священнодействию.

Чучело сгорело. Алтаец стряхнул со щетки обугленное тряпье, пнул ногой накаленное, полное дыма ведро, положив на плечо щетку, и направился в дом. Остальные двинулись следом. Вернулись и были поражены явленным чудом.

Пленник, стреноженный, поваленный на диван, преобразился. Его лик очистился от волдырей и болезненных пигментных пятен. Злые морщины разгладились. Жестокие непримиримые складки умягчились, и он стал похож на утомленного, рано постаревшего юношу. Глаза утратили сатанинский адреналиновый блеск, смотрели печально и жалобно.

– Огонь унес твои похоти, и ты исцелился, – произнес алтаец, кладя свою маленькую ладонь на влажный лоб пришельца. – Теперь тебя развяжут, и ты можешь удалиться.

– Еще не время, – возразил отец Сергий, щупая укрощенному гордецу пульс, для чего ухватил его за горло огромной пятерней. – Ты – язычник и исправил плоть. Я же – православный священник и должен исцелить душу… Братие, – обратился он к писателям. – Встаньте поодаль и повторяйте за мной слова молитвы на изгнание беса.

Священник раскрыл маленькое евангелие, перекрестил вздрогнувшего пленника и стал читать, держа над ним книжицу, время от времени совершая ею крестное знамение: «И бесы просили его: если выгонишь нас, пошли нас в стадо свиней…» – пленник стал изгибаться, корчиться на диване. Замычал, закричал, требуя, чтобы священник прекратил чтение. Но тот продолжал: «И он сказал им: идите. И они, вышедши, пошли в стадо свиное…»

Пленник издал страшный вопль, как если бы ему в пищевод вогнали суковатый кол. Этот вопль перешел в жуткий, нечеловеческий рев, будто он рожал великана. Он забился в припадке. Из ноздрей пошла зловонная пена. На губах запузырилась кровь. Из этой липкой, как варенье, крови, расталкивая губы крепкими членистыми лапками, стал вылезать большой жук. Вылез, стряхивая с хитинового панциря сгустки крови. Приподнялся на задние лапки. Быстро пробежал по распластанному, в красном пиджаке, поэту. Спрыгнул на пол и стремительно юркнул в темный угол, оставив на грязном паркете черточки красных следов.

– Вот теперь, раб Божий, ты здоров, – отец Сергий по-отечески вытирал губы поэта чистым полотенцем.

– Где я? – слабо спросил исцеленный. – На станции Зима?

– Ты в России, милый. Встань и не греши. Но лучше бы тебе уехать подальше.

Поэта развязали, бережно проводили к выходу, снабдив на дорогу хлебом, сушеной воблой и картой мира, по которой он мог теперь выбрать маршрут в далекую Америку, в штат Иллинойс, где станет до скончания века преподавать черным и белым детишкам русскую словесность. Белосельцев смотрел, как ночной ветер треплет географическую карту в руках исцеленного литератора, и было ему печально.

Белосельцев покинул дом с его духотой, перезвоном гитары, хмельными бородачами, которые приютили его, дали передышку, помогли не пасть духом. Он брел по пустынному Комсомольскому проспекту, где под каждым фонарем был размазан яичный желток. Мимо Хамовнических казарм, с их голубоватой известковой белизной. Мимо Дворца молодежи, на котором висели афиши недавнего, навсегда исчезнувшего времени. Мимо магазина «Океан», в котором, словно в аквариуме, чернели стекла, и за ними притаился огромный сонный налим. Впереди мост через Москву-реку подымался в небо огненным коромыслом. Под ним, еще невидимая, текла река, высились неразличимо-черные, в ночных деревьях Ленинские горы с туманной сосулькой Университета.