Читать книгу "Барбаросса - Валентин Пикуль"

– Так было надо, сынок, – помню я его слова. Свидание было кратким, и отец ушел, даже не оборачиваясь, чтобы в руинах Сталинграда сложить свою голову. Больше я никогда не видал его. Лишь недавно я узнал обстоятельства его гибели, что и толкнуло меня к письменному столу, дабы рассказать вам, читатели, о Сталинградской битве.

Часть третья БОЛЬШАЯ ИЗЛУЧИНА

Ныне пойдем за Дон и там или победим и все от гибели спасемся, или сложим свои головы.

Дмитрий Донской (1380)

С точки зрения большой стратегии ясен простой факт: русские армии убивают больше нацистов и уничтожают больше вражеского снаряжения, чем все остальные 25 Объединенных Наций, вместе взятые.

Фр. Д. Рузвельт (из письма генералу

Д. Макартуру от 6 мая 1942 года)

1. ДОЖИВЕМ ЛИ ДО АВГУСТА?

Почему так коротка память людская?

Вот и настали дни нынешние… Давно шаблоном стали слова, набившие нам оскомину: «Не забудем о Сталинграде!» А вот мне в это не верится. Ни черта мы не помним, всё позабыли.

Два года назад, в день 23 августа, старая актриса по имени Вера Васильевна, которая еще до войны не сходила с подмостков Сталинградского театра драмы, эта вот женщина, порядком хлебнувшая горя на своем веку, проснулась с ожиданием какого-то чуда… Ей ли, жившей на окраинах Бекетовки, откуда, как с высокой горы, был виден весь Сталинград, ей ли забыть тот день, когда Божий свет померк в глазах, а Сталинграда попросту не стало. Утром еще был город, а вечером исчез город.

Сейчас и город совсем другой, даже название у Сталинграда иное, и люди какие-то не такие, что были раньше, а ей, старухе, все не забыть того дня… Да и можно ли забывать?

Вышла на улицу. Спросила на остановке автобуса:

– День-то какой, знаете ли?

– День как день. А что?

– Страшный! Тут бы молиться всем нам…

Посмотрели как на сумасшедшую, мигом забили автобус и отъехали, не желая ничего помнить. Возле пивного ларька – шумно и людно. Дружно сдувается пена с кружек.

– Помните ли, какой день сегодня?

– Август. Кажись, двадцать третье. А что?

– Это день, который нам, сталинградцам, не забыть.

– Праздник, что ли? – спрашивали старуху.

– Не праздник, а поминанье того великого дня…

Разом сдвинулись кружки – за день сегодняшний.

– Выпьем! Чего это божий одуванчик тут шляется? Наверное, из этих самых… о морали нам вкручивает!

Нет, никто в бывшем Сталинграде не желал помнить, что случилось 23 августа 1942 года. Вера Васильевна, почти оскорбленная, вернулась домой и включила телевизор.

– Должны же хоть с экрана напомнить людям, какой это день. День двадцать третьего августа… ради памяти павших!

«…Показывали в этот день обычные передачи: разговор о перестройке, бюрократическом торможении, международные события. Показали сюжет из Белоруссии, связанный с памятью о войне. Но на воспоминания о двадцать третьем августа в Сталинграде времени не хватило…»

В новом Волгограде не помнили о трагедии Сталинграда!

– Грех всем нам, – сказала Вера Васильевна, заплакав. – Великий грех всем вам, люди, что забыли вы все страшное, чего забывать-то нельзя… нашим внукам знать надобно!

Этой датой, ставшей уже безвестной, я предваряю свой рассказ, и днем 23 августа я завершу изложение первого тома.

Люди! Бойтесь двадцать третьего августа…

2. «БЫЛ У МЕНЯ ТОВАРИЩ…»

Из Рима дуче отъехал в свою резиденцию Рокка делле-Каминате, а настроение у него было сумбурное. Как бы ни относиться к Муссолини, все же, читатель, надо признать, что римский диктатор шкурой предвидел события лучше Гитлера. «У меня, – записывал он в дневнике, – постоянное и все усиливающееся предчувствие кризиса, которому суждено погубить меня…» Угадывая развитие событий в Африке, где застрял Роммель, дуче ощущал угрозу со стороны Марокко – это был удобный плацдарм для высадки десантов, хотя Гитлер считал, что опасность десантов угрожает в заснеженных фиордах норвежского Финмаркена.

Дуче хандрил. Галеаццо Чиано, зять его, настаивал на разрыве с гитлеровской Германией, пока не поздно:

– Пока наши головы держатся на плечах, пока вся Италия не переставлена на костыли… Мы говорим, что от этой войны зависит судьба фашизма. Верно ли? Не лучше ли повышать дух народа упоминанием о чести нации, о патриотизме, как непреложной идее, стоящей над людьми, над временем, над фракциями?

– Это приведет к разобщению народа и партии.

– Но в Италии, – доказывал Чиано, – народ уже давно живет отдельно от партии, а партия существует сама по себе. Итальянцы способны жертвовать во имя родины, но в степях России они не желают погибать за идеалы партии, к которой присосались шкурники, карьеристы и просто жулики…

В это время фашистская партия насчитывала в своих рядах 4 770 700 человек, и дуче верил в свое могущество:

– Мне стоит шевельнуть бровью, как миллионы фашистов сбегутся на площадь перед «Палаццо Венеция», аплодируя мне, готовые умереть за наши идеи. Оставь меня с партией, а сам убирайся к своим босякам, которых ты именуешь народом…

Не так давно в больнице для умалишенных умер сын дуче – Бенито Альбине, рожденный от массажистки Иды Дельсер, которую дуче, придя к власти, сам же и уморил – тоже в бедламе. Сейчас при нем, помимо известной Клары Петаччи (что орала на улицах Рима: «Хочу ребенка от дуче!»), состояли еще две женщины – некая Анджелла и очень красивая официантка Ирма, что никак не радовало жену Муссолини – донну Ракеле. Дуче запутался в бабах, как в политике, а в политике он погряз, как и в распутстве. Но его утешало и бодрило мнение ветеранов фашистской партии, которые восторгались его мужской потенцией:

– У нашего дуче во такая громадная мошонка, а в ней чего только не водится! Потому и кидается на бабенок…

Муссолини листанул настольный календарь:

– Чего там Роммель? Когда доклад Уго Кавальеро?

Сразу, как только Гитлер возвысил Роммеля до чина фельдмаршала, дуче поспешил произвести в тот же чин и Уго Кавальеро, который был начальником генштаба. Первый вопрос Муссолини:

– Уго, каковы успехи моей армии в России?

– Итало Гарибольди извещает, что наши солдаты имеют большой успех у русских колхозниц, которые их же подкармливают.

– Понятно, отчего такая щедрость! – сразу сообразил дуче. – Где еще русские колхозницы могли видеть таких отважных и бравых ребят, в ботинки которых заколочено – точно по уставу! – сразу семьдесят два гвоздя.

Уго Кавальеро намекнул, что в Италии уже достаточно вдов и сирот, ибо Восточный фронт постоянно требует жертв.