Читать книгу "Край вечных туманов - Роксана Гедеон"

Глядя на него с величайшим презрением, я произнесла:

– Ты даже внешне слизняк. Ты когда-нибудь смотрел в зеркало, как ты сложен? В тебе же нет ничего мужского.

Он рванулся ко мне, с неожиданной для него силой поднял меня со стула, остервенело встряхнул и так ударил по лицу, что у меня потемнело в глазах. Я не вскрикнула, но, закусив губу, с ненавистью посмотрела ему в глаза. Тогда он ударил меня еще и еще раз, а последний раз так грубо, что в кровь разбил мне губы.

Можно было подумать, что он принимает меня за мужчину. Схватив меня за плечи и обдавая запахом одеколона, он повалил меня на стол. Лицо его было безумно, как у сумасшедшего, сбежавшего из приюта для душевнобольных. Одной рукой он с невероятным неистовством сжимал мне горло, другой залез под мою юбку, путаясь в нижнем белье, проник внутрь так глубоко, грубо и оскорбительно, что мне стало тошно от гнева и отвращения. Его палец был холодный и костлявый, как у старухи, он нарочно действовал им так грубо, буквально разрывая меня, чтобы причинить мне боль. Меня обуяла ярость. Собравшись с силой, я плюнула ему в глаза, и вид этого ужасного лица со страшной гримасой, залепленного слюной и кровью, доставил мне некоторое облегчение.

В ответ он ударил меня так, что кровь хлынула из носа, и я на какое-то время потеряла сознание.

Когда я очнулась, он уже проник в меня, все так же сжимая меня за горло, и двигался так грубо, неловко и неистово, что я ощущала сильную боль. Впрочем, это не продолжалось долго. Уже через несколько секунд я ощутила судорогу этой мерзкой плоти, когда он выбрасывал в меня семя, и все было кончено. Он оставил меня, такой же злой и трясущийся, как и до этого.

– Ну, что, такой уж я неспособный, как ты думала? Я мог бы разукрасить тебя и получше!

Я поднялась, дрожа от невероятной ярости, которая туманила разум. Как бы я хотела, чтобы этот скот умер! Чтобы этот сукин сын провалился прямиком в ад! Но я ничего не могла сделать.

– Я никогда не встречала такого мерзкого мужчину, как ты! – выкрикнула я в бешенстве. – Да еще с такой противной, уродливой штукой! На твоем месте я бы не испробовала ее ни на одной женщине. Всех их будет просто тошнить от отвращения!

По выражению его лица я думала, что он снова изобьет меня. Но этого не случилось – может быть, поджимало время, а возможно, он уже исчерпал весь запас подлости, на какую был способен.

Сен-Жюст, хотя злость душила его, просто позвонил. Вошел Лежен. Инвалид сразу оценил то, что произошло, но скромно опустил глаза, не желая, видимо, чтобы его обвинили в излишней проницательности.

– Уведите заключенную, – приказал Сен-Жюст.

– В подвал? – осведомился Лежен.

– В Ла Форс. Я уже составил предписание.

Меня вывели из этого проклятого кабинета. Лицо у меня было разбито в кровь, одежда в беспорядке; на сердце лежал камень. Господи ты Боже мой, когда это все кончится?! О Сен-Жюсте и о том, что он сделал со мной, я даже не могла думать. Больше всего сейчас мне хотелось умереть. И узнать, за какую такую вину все эти ужасы и муки постигают именно меня!

Меня привезли на новое место заключения, в Ла Форс. На этот раз у меня не было сил договариваться с тюремщиком, я решила отложить это на потом. Камера была еще больше, чем в Люксембургской тюрьме, но я не стала знакомиться с узниками. Упав ничком на кровать, уткнувшись лицом в подушку, я залилась слезами. Мне было больно, так больно, что я с трудом дышала. Как мне хотелось, чтобы у меня была мама, которая любила бы меня и могла утешить. Такое желание появлялось у меня нечасто, раз или два в жизни, но, когда все-таки появлялось, это говорило о том, что я дошла до крайней степени отчаяния.

Какой женщине понравилось бы, что с ней обращаются по-зверски, насилуют и избивают. Да еще, как на грех, это случилось именно тогда, когда я могу забеременеть. От такого гнусного типа! При одной мысли об этом я задрожала от отвращения; мне бы легче было содрать с себя кожу, чем пережить такое.

Потом я подумала о Жанно. Как мучительно было сознавать, что я никогда больше не увижу его, не буду наблюдать, как он растет, каким станет юношей и мужчиной. Жизнь казалась мне бессмысленной, если исчезла надежда на это. Да и вообще следовало признать, что само мое рождение и моя жизнь были сплошной глупостью, и все это завело меня в тупик. Я не нашла своего места, меня раздавила эта страшная машина революции, как раздавила тысячи других женщин. Мне даже нечего было вспомнить. И счастлива я была едва ли несколько дней.

Я тихо и отчаянно рыдала в подушку, пока не прошла дрожь в теле и не наступило полное изнеможение. Обессилевшая, я забылась тяжелым сном, хотя слезы еще не высохли у меня на щеках.

5

Очнулась я только на следующее утро, да и то оттого, что кто-то осторожно прикоснулся к моему плечу. Это была Изабелла.

– Вас уже привезли в Ла Форс? – спросила я слабым голосом.

Она смотрела на меня с ужасом.

– Сюзанна, милая… что же это с вами?

Я вспомнила, что, приехав вчера в Ла Форс, не нашла в себе сил даже умыться, и теперь, вероятно, кровь запеклась у меня на лице.

– Ах, это… – проговорила я безучастно. – Я была словно без сознания. Сейчас я умоюсь.

В Ла Форс узникам разрешалось опускаться к фонтану, и с помощью Изабеллы я вышла в тюремный двор. Шел мелкий февральский дождь, а я была в одном платье, и мне стало холодно. Ледяной водой из фонтана я умыла лицо, потом осторожно взглянула в зеркало, протянутое Изабеллой. Вид у меня был не из лучших, но, к своему удивлению, синяков я не заметила.

– Кто это вас так? – проговорила Изабелла.

– Антуан де Сен-Жюст, шевалье де Ришбур, – отвечала я с сарказмом.

– Вас возили к этому извергу?!

Я кивнула.

– И… что же он?

– Он получил все, что хотел, – прямо сказала я. – Он изнасиловал меня.

Я не была намерена пускаться в подробности. Черные глаза Изабеллы смотрели на меня испытующе, потом она порывисто привлекла меня к себе, задохнувшись, сжала в объятиях.

– Боже мой, Боже мой! – прошептала она.

– Надо, чтобы Аврора не знала, Изабелла.

– Конечно. И никто не узнает.

Я осторожно высвободилась из ее объятий.

– Знаете, Изабелла… я ужасно хочу есть. Я не ела почти два дня.

Мне не хотелось выслушивать слова сочувствия и жаловаться на судьбу – это только усилило бы мою боль. Я предпочитала вычеркнуть из памяти то, что случилось, забыть и никогда не вспоминать. До тех пор, конечно, пока не отомщу. Но доживу ли я до этого?

Мне надо стать душевно гибкой, приспособиться. Если все воспринимать близко к сердцу, мучиться после каждого оскорбления, можно сойти с ума. Я должна выскользнуть из оков моральных страданий, иначе я сломаюсь. Я должна быть как растение посреди дороги, которое гордо выпрямляется каждый раз, как его примнут. Мне надо стать несгибаемой. Хотелось бы, по крайней мере…