Читать книгу "Белые зубы - Зэди Смит"

Жестокие, насмешливые, оскорбительные, эти статьи некоего Норманна Хеншалла ныне стали классикой и распространялись по всей Англии среди членов КЕВИНа как подтверждение (если кто в нем нуждался) того, как нападала на КЕВИН пресса с момента его зарождения. Заметьте (говорили КЕВИНцы), публикации Хеншалла внезапно обрываются в мае 1987 года, то есть как раз тогда, когда брату Ибрагиму ал-Дин Шукраллаху удалось обратить свою тетю Карлин прямо через кошачью дверцу, с помощью одной только истины, ниспосланной последним пророком Мухаммедом (мир ему!). Заметьте: Хеншалл ни словечком не обмолвился о длинной (через весь центр и далее на три квартала — от кошачьей дверцы до бинго-холла) очереди людей, пришедших побеседовать с братом Ибрагимом ал-Дин Шукраллахом! Заметьте: все тот же мистер Хеншалл не осмелился опубликовать свод из 637 отдельных правил и законов, которые за пять лет вычитал в Коране брат Ибрагим (он расположил их в порядке ужесточения и разбил на тематические подгруппы — например, «О чистоте и особенностях половой и оральной гигиены»). Заметьте все это, братья и сестры, и подивитесь силе слова, слетающего с уст. Подивитесь преданности и самозабвению бирмингемской молодежи!

Их энтузиазм и рвение были столь велики (экстраординарны, поразительны, беспрецедентны), что идея создания КЕВИНа зародилась в среде черных и азиатских переселенцев еще до того, как брат Играгим вышел из своего заточения и озвучил ее. Это должно было быть новое радикальное движение, которое объединило бы в себе политику и религию. С одной стороны, оно примыкало бы к гарвизму,[92]американскому движению борьбы за гражданские права, и учению Элии Мухаммеда,[93]а с другой — оставалось бы верным букве Корана. Крепкое Единство Воинов Исламского Народа. В 1992 году сформировался невеликий, но жизнеспособный организм: руки-ноги его доходили до Эдинбурга и мыса Лендс-энд, сердце помещалось в Селли Оук, а душа жила на главной улице Килбурна. И вот сегодня вечером эта партия экстремистов, выступающих за прямые, зачастую жестокие действия, группа отщепенцев, недолюбливаемая остальным исламским сообществом и внушающая страх насмешливой прессе, но популярная среди молодежи от шестнадцати до двадцати пяти, битком набилась в Килбурн-холл (чуть не на люстрах висели), чтобы послушать речь своего основателя.

— Существуют три вещи, — продолжал брат Ибрагим, бросив взгляд в свои записи, — выгодные колониальным властям, братья КЕВИН. Прежде всего, они хотят убить вас духовно… да, ваше духовное рабство для них важнее всего. Вас слишком много, чтобы сражаться с вами напрямую. Но если им удастся покорить ваш ум, тогда…

— Эй, — послышался шепот какого-то толстяка. — Брат Миллат!

Это был Мохамед Хуссейн-Исмаил, мясник. Как всегда обильно потея, он пробирался вдоль длинной цепочки сидящих на соседнее с Миллатом место. Он приходился Миллату дальней родней и за последние несколько месяцев стремительно внедрился в ядро КЕВИНа (это Хифан, Миллат, Тайрон, Шива, Абдул-Колин и другие) — благодаря денежной смазке и нескрываемому интересу к «активным» сторонам деятельности группы. Что касалось Миллата, он по-прежнему относился к родственнику с легким подозрением, его коробили широкая слюнявая физиономия Мо, пышная челка, торчащая из-под токи и запах курятины изо рта.

— Припозднился я. Нужно было лавку закрыть. Я постоял у входа, послушал. Выдающийся мужик этот брат Ибрагим, правда?

— М-м-м…

— Выдающийся, — повторил Мо, заговорщицки похлопав Миллата по колену, — выдающийся брат.

Мо Хуссейн частично спонсировал гастроли брата Ибрагима по Англии, так что в его интересах было считать брата Ибрагима выдающимся мужиком (так легче перенести расставание с двумя тысячами фунтов стерлингов). Мо недавно вступил в КЕВИН (на протяжении двадцати лет он был относительно правоверным мусульманином), и причина его энтузиазма была двоякой. Во-первых, ему очень польстило, что его сочли достаточно солидным дельцом-мусульманином, чтобы обратиться к нему за денежными вливаниями. В обычном своем настроении он указал бы им на дверь или предложил поживиться свежей курятинкой, но в тот момент Мо был немного не в своей тарелке: его жена-ирландка, тонконогая Шейла, сбежала к трактирщику. Мо чувствовал себя так, словно его оскопили, и — после того, как Ардашир отвалил КЕВИНу пять штук, а конкурент Надир, также торгующий халалом, пожертвовал три, — решил доказать, что он мачо, и тоже внес долю.

Вторая причина его вступления в КЕВИН была глубоко личная. Насилие. Насилие и грабеж. На протяжении восемнадцати лет Мо держал известнейшую в Северном Лондоне мясную «халальную» лавку — настолько известную, что позже смог прикупить соседний магазинчик и заодно торговать сладостями. Тогда-то он и стал подвергаться нападениям и поборам не менее трех раз в год, как по расписанию. Многочисленные удары кулаком или ломом по голове, подлые пинки и другие бескровные истязания не в счет. На такие пустяки он даже не жаловался — ни жене, ни тем более полиции. Речь о серьезных увечьях. Мо пять раз пыряли ножом (а!), ему отрезали подушечки трех пальцев (ой-ей-ей), ломали руки-ноги (оу-у-у-у), поджигали пятки (и-и-и-и), выбивали зубы (кха-тьфу), стреляли из духового ружья, слава Богу, в мясистые ягодицы. Ба-бах. Мо был крупным мужчиной с большим чувством собственного достоинства. Побои его не сломили, не заставили говорить тише или сутулиться при ходьбе. Он сопротивлялся как мог. Но в одиночку против армии не выступишь. И помощи ждать было неоткуда. В самый первый раз, в январе 1970-го, получив молотком по ребрам, он по наивности написал заявление в местный участок и был награжден ночным визитом пятерки полицейских, которые избили его до полусмерти. С тех пор насилие и грабеж стали привычной частью его жизни. Это невеселое спортивное зрелище наблюдали старики мусульмане и молодые мусульманские мамы, заходившие к Мо за курятиной и в страхе вылетавшие из лавки, чтобы не стать следующей мишенью. Насилие и грабеж. Кто только не доил Мо: школьники, заглядывавшие к нему за сладостями (именно поэтому Мо впускал пацанов из «Гленард Оук» исключительно поодиночке; впрочем, это не помогало, и они метелили его по очереди), пьяницы, еле державшиеся на ногах, подростки-головорезы, их родители, обычные фашисты, нацисты нового образца, местные команды по бильярду, дартсу, футболу и несметные полчища бойких на язык секретарш в белых юбках и на смертоносных шпильках. У всех этих людей были к нему многочисленные претензии. Им не нравилось, что он пакистанец (поди объясни пьяному держиморде, что ты из Бангладеш); что отвел половину своей лавки под торговлю непонятным пакистанским мясом; что он носит челку; любит Элвиса (Элвиса любишь, да? Пакистанский ты урод!); сигареты у него дорогие; приехал черт знает откуда (Вали обратно в свою страну! — Но тогда я не смогу продавать вам сигареты. Ба-бах); либо им просто не нравилось выражение его лица. Однако у всех было кое-что общее. Белая кожа. Этот незамысловатый факт способствовал пробуждению политической активности Мо больше, чем всевозможные партийные собрания, петиции и выкрики в мегафон. Самому архангелу Джабраилу было бы не под силу вернее погрузить его в глубины религии. Последней каплей, если можно так выразиться, стал для Мо случай, произошедший за месяц до его вступления в КЕВИН: трое белых «юнцов» связали его, спустили с подвальной лестницы, обчистили кассу, а в довершение подожгли лавку. Благодаря гибкости, приобретенной в результате обширной костоломной практики, Мо удалось развязаться. Но он устал жить на грани смерти. Когда КЕВИНцы дали ему брошюру, в которой было сказано, что в мире идет беспрерывная война, он подумал: ни хрена себе! Наконец хоть кто-то говорит на его языке. Добрых восемнадцать лет Мо сражался на передовой этой войны. И только КЕВИНцы, похоже, понимали, что этого мало. Мало того, что его дети ни в чем не нуждались, ходили в хорошую школу, занимались теннисом и кожа у них была светлая, так что никто и пальцем никогда не тронет. Замечательно. И все-таки кое-чего не хватает. Мо хотел свести счеты. Отстоять себя. Пусть брат Ибрагим выйдет на эту сцену и своим анализом разотрет в порошок христианскую культуру и западную мораль. Пусть ему объяснят природу этих выродков. Поведают об их истории, политике и коренных причинах того и другого. Подробно расскажут об искусстве, науке, симпатиях и антипатиях. Но одних слов мало — сколько он их наслушался (Просто напишите заявление… Не могли бы вы нам в точности описать, как выглядел нападавший). Слова не заменят действие. Ему хотелось узнать, за что ему мотали кишки. А потом пойти и кое с кем сделать то же самое.