Читать книгу "Обратная сторона войны - Олег Казаринов"

Фильм был снят в качестве «агитки» много позднее октябрьских событий. Но уже с начала Первой мировой войны стало понятно: град металла, вылетавший из пулемета, был таков, что между двумя линиями окопов образовывалась «мертвая зона», которую нельзя было преодолеть. Недаром пулемет вскоре окрестили «королем нейтральной полосы».

Участник Первой мировой войны пулеметчик Норман Эдварде вспоминал в телеинтервью: «Я гордился, что я был пулеметчиком, и у меня был «максим». Ставишь, бывало, треногу пулемета на бруствер, выставляешь прицел, заряжаешь ленту, а потом словно все темнеет вокруг: жмешь на гашетку и поливаешь передовую немцев двумя с лишним сотнями пуль. Я ощущал свою значимость, чувствовал силу. Я на некоторое время брал верх над немцами, видел, как комья земли вылетали из немецких окопов. Попадал ли я в кого-нибудь, убил ли — не знаю… Надо быть очень мужественным человеком, чтобы пойти в атаку под огнем пулемета».

Норман Эдварде знал о чем говорил. В боях на Сомме он принял участие в атаке англичан на германские пулеметы. «Я до сих пор вижу то место», — говорит Эдварде, потом хватается за голову и шумно выдыхает.

Ему повезло: он был в той атаке ранен, а не убит, и благодаря этому потомки получили возможность увидеть интервью с пулеметчиком Первой мировой. — Той войны, когда пулеметы сделали возможным не только массовое убийство, но и массовый психоз.

«Ужас, когда выходишь из окопов с пятью сотнями солдат, а через пять минут запрыгиваешь обратно, а в живых лишь пятьдесят…»

Это в одинаковой мере относится и ко Второй мировой войне.

Маршал И.С. Конев вспоминал: «Участники войны знают, что во время наступления даже бывалая в боях пехота, как только застрочит пулемет, немедленно залегает. А если навстречу выползала «броне-единица», то наступление на длительное время приостанавливалось. Пехота ждала, когда подойдет наша артиллерия или танки и подавят эту «броне-единицу» или даже пулемет».

Но если пулемет подавить не удавалось, то начиналась бойня.

В книге И. Акимова «Легенда о малом гарнизоне» есть жутковатая сцена, в которой германский пехотный батальон при поддержке огня четырех орудий многократно повторяет безуспешные атаки советского дота, прикрытого пулеметными бронеколпаками. Командир батальона Иоахим Ортнер собирает уцелевших людей, приказывает раздать всем шнапс и сам возглавляет последнюю атаку под одинокими выстрелами советского снайпера. Атаку, продолжающуюся до тех пор, пока бронеколпаки не «ожили».

«Он развернул солдат в две цепи и сначала шел впереди. Он был воплощением спокойствия и уверенности: его шаг был нетороплив. И только стороннему наблюдателю — в особенности красноармейцам на холме, поскольку им и адресовалось, — была заметна одна особенность: если все солдаты шли напрямик, по принципу «кратчайшее расстояние между двумя точками есть прямая линия», то майор шел замысловатейшим зигзагом; он и трех шагов не делал в одном направлении, любой камень или впадина служили ему поводом, чтобы повернуть чуть в сторону или изменить темп. Он не сомневался, что красный снайпер его заметил, и тот наконец прислал подтверждение. Это случилось, когда Иоахим Ортнер пошел вдоль иепи, горланившей в шаг Хорста Весселя. У него было в запасе несколько чужих и пошлых, но тем не менее подходящих к случаю шуток, и он их произносил снова и снова, а некоторых солдат просто поощрительно хлопал по плечу и останавливался, обращаясь к другим, только тогда, когда между ним и вершиной дота была чья-нибудь спина. И вот в один из таких моментов, едва он остановился, спина вдруг исчезла: солдат сел на землю, не понимая, что с ним произошло. Алкоголь спас его от боли, но он не прибавит сил, когда этот парень, очнувшись наконец, попытается добраться до лазарета.

— Не останавливаться! Он сам поможет себе. Вперед! Вперед! — Иоахим Ортнер призывно размахивал парабеллумом, ни на миг не забывая о своем маневре.

Когда стали подниматься, его задача усложнилась, тем более что пушки перестали вести слепящий огонь — осколки становились опасными. Солдаты прибавили шагу, многие обгоняли его; цепи смешались, каждый что-то орал, каждый нес на эту молчаливую голгофу свой ужас и свое отчаяние, и только один человек среди этих сотен шел сосредоточенным, решая сложнейшую математическую задачу: если раньше опасность грозила ему по одной прямой, то теперь из трех точек: но он не отчаивался, он шел среди своих солдат, что-то кричал, командовал и подбадривал, а мозг был занят одним: чтобы все три прямые были перекрыты…

— «Как завершилась атака, ему не довелось увидеть. Он лежал ничком, зарывшись лицом в землю, закрытый от пулемета телом убитого еще утром солдата. От жары тело уже начало распухать, и все равно было тщедушным, а главное — какая же это защита от крупнокалиберного? Если бы пулеметчик догадался, что майор здесь прячется, он пробил бы своими тяжелыми пулями этот распухающий труп как картон.

Лежать пришлось долго — до темноты. Потом майор так и не смог припомнить, что он передумал за эти часы. Скорее всего никаких у него мыслей не было. Он просто ждал.

Он добрался до окопов лишь около полуночи…»

Поэтому зачастую в атаку на пулеметы гнали штрафников, подгоняя их очередями в спину со стороны заградотрядов. Или обычную пехоту, но опять под угрозой трибунала и того же самого штрафбата. В любом случае, эти атаки без поддержки танков и артиллерии были сродни самоубийству.#Но уж лучше погибнуть за родину от вражеской пули, чем от своей.

Хотя, даже если не было никаких пулеметов, враг находился очень далеко и вел неприцельный минометный обстрел, то преодолеть открытое пространство казалось нетрудным делом лишь при взгляде на карту, по которой командирский палец прочертил маршрут. Люди, преодолевающие это пространство, переживали совсем другие ощущения. Особенно необстрелянные.

Константин Симонов принимал участие в подобной атаке и оставил описание своих чувств. (В его цитате я специально выделил все слова «страшно».)

«Едва мы двинулись, как немцы сразу открыли по Стрелке минометный огонь. Это так внезапно нарушило тишину утра, к которой мы уже привыкли, что мы бросились на землю не столько из чувства самосохранения, но и от неожиданности. Этот первый залп был самым СТРАШНЫМ. Мины легли совершенно точно перед нами целой полосой, близко так, что нас обдало землей. (…)

Все следующие восемьсот метров мы шли под минометным огнем.

Трудно даже восстановить то чувство, которое владело мной тогда. Во-первых, мне было СТРАШНО. Во-вторых, я думал, что вечером должен вернуться и я буду уже не здесь, и уже не будет этих мин — я буду в Симферополе. Все мои мысли не шли дальше этого вечера; он казался мне ближайшей целью моего существования. А третьим чувством было желание поскорей дойти до окопов, которые, как я знал, были впереди. Я не знал, есть ли там немцы или нет, но мне казалось: только бы дойти туда, перейти это открытое место! Мысль о том, что там, в окопах, немцы и что нам придется с ними столкнуться лицом к лицу, не вселяла никакого страха. Я боялся только этих рвущихся все время мин.

Рота была первый раз в бою, под огнем, и все больше бойцов ложились и дальше двигались только ползком или просто лежали, не вставая, прижавшись лицом к земле. Мне было так СТРАШНО, что, может быть, и я поступил бы так же, если бы не Николаев. Первый раз он лег от неожиданности на землю так же, как и все мы, но теперь безостановочно шел, не пригибаясь даже при сравнительно близких разрывах. Шел с таким видом, такой походкой, как казалось, идти вот так же, как и он, — это единственное, что возможно сейчас делать. Он шел зигзагами вдоль цепи, то влево, то вправо, мимо упавших и прижавшихся к земле людей.