Читать книгу "Последнее лето - Константин Симонов"

Ехать туда надо было прямо с утра, не теряя времени. Надо, потому что идет шестой день тяжелой и трудоемкой операции, с форсированием четырех рек. А впереди еще одна – Друть, а за ней еще одна – Березина… И, несмотря на весь свой порыв и приподнятое настроение, люди в такой операции с каждым днем все больше устают и недосыпают. Не так-то просто каждое утро с рассветом заводить еще на одни сутки всю эту машину, которая при любом количестве техники все равно движется вперед волею людей. Когда позади уже несколько дней наступления, армии, как усталому человеку, трудно сразу, с утра, браться за работу. Ей надо заново раскачаться, разойтись, чтобы постепенно набрать скорость…

Серпилин сознательно выехал сегодня особенно рано, с вечера предупредив командиров обоих корпусов. Хотел своим присутствием воздействовать на них, чтобы пораньше начали раскручивать машину наступления.

Немного схитрил при этом – сказал обоим, что будет к пяти утра, а потом, приехав к первому, к Кирпичникову, позвонил от него Миронову, что будет позже.

Но и у Миронова тем временем машина была уже заведена, и он, считая, что к нему с самого утра приедет командующий, действовал, сообразуясь с этим.

Серпилин не преувеличивал значения своего присутствия, – за всем везде и всюду не уследишь – и нельзя и не надо, потому что усталость усталостью, но добросовестных людей при всем при том намного больше, чем недобросовестных. А все же для пользы дела не пренебрег на сей раз маленькой хитростью.

А начал не с Миронова, а с Кирпичникова – и потому, что тот по-прежнему шел быстрей всех и мог первым вырваться к Друти, и потому, что представлял себе настроение этого молодого и честолюбивого командира корпуса, который первым завоевал плацдарм за Днепром, первым навел мост и пропустил через себя подвижную группу, отрезавшую Могилев. Все это его успехи, их у него не отнять! Но общий ход событий и общая польза неумолимо потребовали сначала отобрать именно у этого, лучше всех действовавшего командира корпуса одну дивизию в соседнюю армию, а потом заставили, не поворачивая в обход Могилева, без передышки толкать его корпус вперед, на запад. И если смотреть по карте, выходило, что он вроде бы уже непричастен к освобождению Могилева, хотя вначале сыграл в этом первую скрипку!

Серпилин чувствовал не только необходимость, по и личную потребность побывать у Кирпичникова, внедрить в его сознание, что теперь нам важней всего форсировать Друть и безостановочно идти до Березины: Могилев у нас и так в кармане! Немец, который в Могилеве, теперь не уйдет, а вот тот, что прямо перед ним, Кирпичниковым, может уйти. И если корпус сегодня, на хвосте у немца, выйдет к Друти, то Кирпичников опять сделает этим главное дело, как сделал его два дня назад, когда первым вышел к Днепру.

Приказанное Кирпичников и так выполнит! Но надо, чтоб он до конца понял свою роль в операции, – что как был, так и остается на главном направлении. Так оно и есть, если не думать, что кончаем войну в Могилеве!

Мы на этом не кончаем воевать, а как раз начинаем! Именно так и выразился Серпилин, когда говорил с Кирпичниковым. Была в этом разговоре, как и потом в разговоре с Мироновым, еще одна тонкость. Вошедшее в правило после Курской дуги наименование частей по названиям освобожденных ими городов удовлетворяло законное желание славы. Но тут имелась и своя трудная сторона. Выросшее за войну оперативное искусство чаще всего требовало не брать города в лоб, а обходить, окружать, вынуждать немца самого бросать их. И порой выходило, что как раз тот, кто сыграл главную роль – заставил немца поспешно бросить город, – не попадал в приказ. А получали наименования лишь те, кто первыми ворвались!

Формулировка: «Такие-то при содействии таких-то…» – тоже не всегда соответствовала мере усилий. Бывало и так, что «содействующие» выполняли как раз самую тяжелую работу войны.

Правда и другое: на войне сегодня – одному вершки, другому корешки, а завтра – наоборот! Но это не всякого утешит. И хорошо, что эти приказы с наименованием частей теперь все тоньше отрабатывались, приводились в соответствие с действительным ходом дел и мерой трудов.

Конечно, в сознании жителей – их освободитель тот, кого первым встретили! Но на воине хорошо знают, как часто бывают у города и другие освободители, которые даже не заходили в него, даже ни улиц, ни окраин его не видели, но без их усилий он никогда бы не был свободен!

Серпилин не раз думал об этом, иногда находя в приказах оплошности, а иногда радуясь их справедливости. Все это он выложил Кирпичникову, уже отдав все распоряжения, перед отъездом, за стаканом чая. Не хотел открывать торговлю, прямо обещать, что будут твои дивизии могилевскими, хоть ты и оказался далеко от Могилева. Но взгляд свой Кирпичникову высказал. И, только высказав, почувствовал, насколько это кстати.

С Мироновым в этом смысле было проще. Меньше в нем было того честолюбивого огня, которым горел Кирпичников. И вообще меньше, чем нужно. Воевал Миронов добросовестно, выполнял приказы беспрекословно, с ним было проще, чем с Кирпичниковым. Но проще – еще не всегда лучше! Если будешь про себя считать, что с кем проще – с тем и лучше, прохлопаешь… У Миронова при всех его знаниях и добросовестности исполнительность – только на длину полученного приказа. А от Кирпичникова при всех его недостатках можно ожидать, что, дойдя до конца приказа, не остановится, на свой риск пойдет дальше.

Пробыв до полудня в корпусах Кирпичникова и Миронова и оставив там командующего артиллерией армии довершать начатое, ускорять выдвижение артиллерии к Березине, Серпилин повернул на юг и ехал теперь, повторяя путь, по которому шла вчера, в обход Могилева, подвижная группа армии.

Бывает так, что как командарм продолжая отвечать за все, за какую-то часть целого чувствуешь себя в двойном ответе. Так было для Серпилина и с этой подвижной группой. Он сам, на свой риск настоял создать ее в необычно краткие сроки, уже в разгар сражения, отбросив опасения, что она недостаточно мощная по составу, – как бы чего не вышло! Сформировал так, что действительно, а не на бумаге была подвижная – вся до последнего солдата – на колесах и гусеницах. Верил, что в таких случаях – велика Федора, да дура, мал золотник, да дорог! Сам вчера утром приехал на плацдарм ввести ее в прорыв, ревниво следил за каждым ее шагом, а теперь хотел лично убедиться, как выполнены приказания, которые отдал вечером, получив донесения о том, что немцы пробуют прорваться.

Узнав об этих попытках, он не заколебался и не отменил своего распоряжения корпусам Миронова и Кирпичникова – двигаться, как и двигались, на запад, к Березине. Не поддался и первому желанию повернуть налево, в тыл Могилеву, хотя бы одну из дивизий Миронова. Не стал путать карты командиру корпуса, раздваивать его внимание.

Но остававшейся в резерве армии сто одиннадцатой дивизии, которую еще раньше, днем, двинул с плацдарма вслед танкистам, приказал ускорить движение, встать позади подвижной группы лицом к Могилеву и в случае чего тоже вступить в бой.

Чутье подсказывало, что немцы не спихнут танкистов ни с Минского, ни с Бобруйского шоссе. Но чутье чутьем, а береженого бог бережет. То, что возьмем Могилев на несколько часов позже приказанного, как только возьмем – спишется. Тем более что, судя по самому последнему разговору с Бойко перед отъездом от Миронова, уже треть города в наших руках. А вот если позволим хотя бы части немцев вырваться из Могилева, тут и сраму не оберешься и сам себе не простишь.