Читать книгу "Церковная историография в её главных представителях с IV-го века до XX-го - Алексей Петрович Лебедев"

о изменении круга воззрений христиан, об обогащении их новыми лучшими идеями, как думает этот ученый — до той поры, когда он станет излагать историю христианской жизни за время от 160 до 300 года. Единственно это, совершенно искусственное, соображение заставляет его изо всех сил стараться о том, чтобы церковь без всяких, по его мнению, причин, не являлась преждевременно более богатою идеями, чем как нужно это немецкому ученому. Он так ревностно старается представить эпоху христианства от 60 до 160 г. бедною идеями, что ни говорит даже, при изучении этой эпохи, о развитии литературы христианских апологетов, отлагая речь об этом предмете почему-то до более позднего времени в истории церкви. Конечно, такой маневр несколько помогает ему с некоторым правдоподобием (кажущимся) проводить свои взгляды на ход развития христианской жизни изучаемого им времени. Но, в сущности, путем подобных искусственных маневров, путем намеренного молчания о действительном состоянии догматизирующей мысли христиан, от 60 до 160 года, — Гарнак ничего не достигает. Факты слишком громко говорят против него. Как ни искажает Гарнак, в своем изложении, действительного состояния христианской догматики данной эпохи, эта догматика ясно говорит, что она была богата, а не бедна. Посмотрим, например, каких невероятных хлопот и огорчений стоит ему раскрыть мысль, что будто в эту эпоху еще не было у христиан учения о божественном достоинстве Иисуса Христа, Сына Божия. Это, как известно, кардинальный догмат в христианстве, и история церкви с очевидностью доказывает, что этот догмат всегда исповедовался христианами с самого начала христианства. Но Гарнак находит более сообразным с его исторической теорией, чтобы этот догмат утвердился и раскрылся в христианстве — позднее, после развития гностицизма, в пределах от 160 до 300 г. — и употребляет все усилия изгладить этот догмат из истории христианства 60 — 160 гг. Рассмотрим те, достойные лучшего дела, усилия, которые он употребляет с этою целью и которые свидетельствуют против его рационалистических замыслов. Гарнак, при всей своей предубежденности, не мог не обратить внимания на очень яркий факт, именно, что с самых первых пор христиане относились к Основателю христианства с величайшим благоговением. Факт этот кажется непонятным рационалистическому теологу и он старается как-нибудь затушевать его. Он, напр., говорит: «Иисусу, как Мессии и Господу, воздавалось благоговейное почитание, это значит — умствует немецкий ученый — почиталось то имя (курсив в подлиннике), какое Иисусу дал Его Отец» (56). Мудрено что-то! Гарнак встречает в христианской литературе от 60 до 160 года бесчисленные указания на то, что Христос считался и назывался «Богом». Немецкий ученый старается как-нибудь благовидно (в сущности: вовсе неблаговидно) отделаться от всех этих свидетельств. В этом случае он прибегает к самым разнообразным уловкам. Он вбивает в голову читателя мысль, что смущаться-де таким названием не следует, «так как понятие: Θεός очень варьировалось и было эластично, как в средине лиц образованных, так и необразованных» того времени. Вообще тогда «за богов считали — бесстрастных, блаженных людей, продолжающих жить в вечности— (82). Не будем спорить, скажем мы на это; но почему имя Бога удержалось и впоследствии за Иисуса Христом, а все другие претенденты не удержали за собою этого великого имени? Далее Гарнак старается выставить на вид, что будто наиболее ясное свидетельство о Божестве Христа находится в сочинениях подозрительного происхождения — еретических: в апокрифе Acta Ioannis, у Маркиона, у монтанистов (140). Но ведь есть же свидетельства касательно этого учения и у церковных писателей? Есть, — этого не хочет отрицать Гарнак. Но ему кажется, что эти свидетельства нужно понимать не так, как обыкновенно понимают. Ясное свидетельство Иустина, называющего Христа Богом, он усиливается ослабить или тем соображением, что это имя дается Иустином на основании Ветхозаветных изречений (да разве Ветхий Завет не переполнен указаниями на достоинство Мессии?), или же тем наблюдением, что этот апологет слово: Θεός, употребляемое им в отношении ко Христу, не предваряет членом: ό (но не так-ли поступает и Ориген, учивший прямо о единосущии Сына Божия, Христа, с Богом Отцом?). С другими христианскими свидетельствами II века о Божестве Христа Гарнак поступает еще страннее. Он утверждает, что если в христианской литературе употреблялось именование Иисуса Богом, то это не с тем, чтобы «возвысить достоинство Христа, но часто наоборот — с тем, чтобы показать, что основание Его достоинства лежит не в Нем самом, но что Он есть только несамостоятельный возвеститель (Offen- barer) Бога» (131–133). Толкование ни с чем несообразное. При помощи таких якобы ученых операций, какие позволяет себе Гарнак, самое ясное догматическое учение древнего времени легко превратить — впрочем ради собственного удовольствия — в самое неясное. Замечательно, что все эти учёные проделки не доставили желаемого удовлетворения и самому Гарнаку; он чувствует, что не удалось ему разделаться с неудобными свидетельствами, как он надеялся на это. А потому мы встречаем странную жалобу на «беззаботность (die Unbekummertheit) первохристианских писателей, отводивших Христу место Бога» (128). Значит, по суждению Гарнака, они поступали нерассудительно. Но рассудительно ли поступает новейший ученый, умышленно искажая смысл слов первохристианских писателей?

В течение 60–160 годов церковь, по суждению Гарнака, была бедна догматическим содержанием, неустойчива в своих верованиях и как бы мертвенна, но в конце этой фазы в жизни церкви возникает и развивается, по словам того же ученого, явление, которое в самом скором времени должно было обогатить церковь по части её верований, дать им твердость и энергию и призвать ее к жизни, оживотворить — словом «обновить лице» церкви. Таким явлением был, по мнению Гарнака, гностицизм. Кто мог ожидать такого мнения от ученого историка? Все свои лучшие комплименты он адресует гностикам. Гностицизм для немецкого историка тот «ящик Пандоры», откуда христианская церковь могла заимствовать все, что ей нужно. Что обыкновенно говорится о кафолической церкви — это самое теперь приписывает он гностицизму. «Гностики, — говорит — он, были единственными теологами своего времени; они возвели христианство в систему догматов, первые обработали систематическим образом предания» (163–164) и т. д. Он нашел у гностиков всего вдоволь — и наука-то их была прекрасна: здесь возникли первыя ученые комментарии, философско-догматические сочинения, — и искусство-то у них процветало: гимны и оды религиозные, церковные песни родились у них как грибы после летнего дождя. Но так ли это? Можно подумать, что до нас дошла какая-то богатейшая литература гностиков, пред которой ученым остается удивляться и благоговеть. Но в действительности ничего такого нет. От литературы гностиков дошли до нас отрывки сохранившиеся большею частью в трудах древнехристианских полемистов. Отправляясь от этой литературы, можно наговорить много приятного о гностиках, как делает Гарнак, если ученый