Читать книгу "Больная любовь. Как остановить домашнее насилие и освободиться от власти абьюзера - Джесс Хилл"

* * *

Эта история не про тогда и сейчас. Она продолжается, длится до сих пор, как «след травмы», по словам Аткинсон. Каторжники из Европы тоже пережили травму, с ними тоже жестоко обращались, но в итоге они обрели «новую родину» и смогли жить свободно и счастливо. А боль, причиненная аборигенам, никуда не делась. Они все еще страдают от нее. Все новые ужасы и беды сваливались на каждое из десяти поколений, рождавшихся с той поры, как в Австралию вторглись чужеземцы. Сегодня семьи аборигенов снова и снова сталкиваются с изъятием детей (по разным причинам, в основном под предлогом «плохого присмотра»). В их среде это происходит в десять раз чаще, чем в семьях, принадлежащих к другим расам. [69] А как тяжело переживать самоубийства детей, кончающих с собой от отчаяния! По статистике, треть несовершеннолетних аборигенов, которые свели счеты с жизнью в 2018 году, пережили сексуальное насилие. [70] Суицид не является традиционной ритуальной практикой. Он стал массовым лишь тридцать лет назад, до этого коренные австралийцы с таким явлением не сталкивались. [71] А сегодня среди аборигенов (мужчин) в возрасте 25–27 лет самый высокий уровень самоубийств в мире. [72] «За долгие десятилетия мы видели столько насилия, столько боли, столько травм, – пишет Аткинсон. – Все это покрыло коростой наши души. Боль переходит из поколения в поколение в семьях и в обществе, разлагает и разрушает нас». [73]

Травма и отчаяние, слившиеся воедино, наследуются детьми, и в итоге на свет появляются «всем недовольные, отчужденные, озлобленные молодые люди», асоциальные, не имеющие цели в жизни, лишенные достоинства, «паразитирующие» в обществе. Особенно эта проблема характерна для отдаленных регионов. [74] При подготовке диссертации о межпоколенческом насилии Каролин Аткинсон (дочь Джуди Аткинсон) изучила пятьдесят восемь дел. В центре каждого – мужчина, осужденный за насильственное преступление. Почти в 90 % случаев преступник в детстве сам пережил домашнее насилие. (Состояние 59 % опрошенных подходило под определение, которое обычно дают посттравматическому стрессовому расстройству.) [75] Один из участников исследования, у которого налицо все симптомы ПТСР, рассказал о своем детстве, точнее, о бесконечной череде мучений, которым он подвергался. Такое даже сложно вообразить! Вот как он говорит об этом, а также о том, как перешел черту и из жертвы превратился в насильника:

«Когда мне было три или, может, четыре года, меня изнасиловала одна знакомая нашей семьи. В пять лет меня привлекал к сексуальным играм сосед. В том же году [1985-м] меня заставили участвовать в оральном сексе. В шесть-семь лет отец домогался меня, когда я лежал в своей кроватке. На самом деле, он изнасиловал меня – насилие длилось всю ночь. [Это был сексуальный акт с проникновением? – Да…] После этого в моем сердце будто образовалась огромная зияющая рана. Но при этом, пожалуй, самым ужасным было не насилие, а то, что все игнорировали мои жалобы. Я пытался рассказать другим, что со мной произошло, но не впрямую. Я боялся. А когда подрос и начал посещать христианскую миссию, то подвергся групповому изнасилованию, в котором участвовали [далее указывается одна фамилия и два мужских имени].

Они подловили меня в буше, их было, наверное, человек девять. В тот же период я сам тоже начал приставать к одному мальчику в нашем приюте, а также попытался изнасиловать девочку лет восьми или девяти… Я сам был еще ребенком лет десяти-одиннадцати. Это была игра, мы делали вид, будто мы пара, парень с девушкой. Дурацкая игра! Всего через несколько недель после того, как отец надругался надо мной… он велел мне пойти на улицу и привести одну из моих двоюродных сестер, которые гуляли во дворе… Я привел девчушку небольшого роста. Он велел мне сказать ей, что ее зовет мама. Мы вошли в дом, мой отец стоял в темном углу. Он дал мне по уху и велел сидеть тихо и не дергаться. Три или четыре часа подряд я слушал, как орет эта девочка в дальней комнате. Все это время она повторяла одну фразу: «Я хочу домой!»…

Потом я договорился с какой-то молодой девушкой, чтобы прогуляться с ней. Помню, дал ей каких-то денег, завел в темный район и изнасиловал в кустах. [Вы помните, как она на это реагировала, плакала, сопротивлялась? – Нет, она сразу отключилась] [сказано будничным тоном]».

Некоторые из тех, с кем беседовала Аткинсон, рассказывали, что были свидетелями убийства кого-то из родственников, друзей или просто незнакомцев. Вызванная этим опытом травма впоследствии конвертировалась в насилие. Вот что говорит еще один респондент:

«Когда мне было шесть, отец застрелил мать. Он, черт возьми, убил мою мать, выстрелил ей в голову. До этого они пили всю ночь. После убийства он заставил меня вытирать ее мозги с пола. Когда я насиловал ту девчонку, мне казалось, что моя боль переходит к ней. Она кричала так, как должен был кричать я. Знаю, что это звучит странно, но я так это ощущал. Я посмотрел потом на свои руки – они были в крови и слизи, все грязные, как тогда, когда я подтирал пол вокруг мертвой матери».

Когда читаешь такие истории, то возмущаешься тому, что эти люди совершили по отношению к другим, и в то же время поражаешься, как же им удалось выжить. Трудно представить, что кто-то носит в себе такую боль и не выдает на нее остро отрицательную реакцию в том или ином виде. У многих из участвовавших в исследовании мужчин никогда не было возможности поговорить о своей травме. И, что особенно важно, никто даже не пытался их выслушать без осуждения. Когда такая возможность появилась, она оказалась целительной. Вот что сказал один из преступников: «Никто не хочет слушать… Никто не спрашивал меня об этом раньше [плачет]… А ведь теперь стало легче, понимаете? Я никогда никому не рассказывал о том, что со мной было, об изнасиловании… и теперь я, как бы это сказать… Выпускаю из себя часть того дерьма, которое засело в мне. Это больше не тайна. И так лучше, я считаю…»

Критически важно понять, какое сильное воздействие оказывают на преступников из среды коренных австралийцев передающиеся из поколения в поколение травмы. Для того чтобы что-то изменилось, нужно прежде всего залечить давние раны и исцелить связанный с ними стыд. Однако понять насильника не значит оправдать его. Многие аборигенки устали слышать бесконечные отговорки, мол, виноват колониализм или принудительное сиротство. Эти женщины тоже унаследовали травму от предыдущих поколений, но при этом не искали утешения в сексуальной эксплуатации других. Они выступают за то, чтобы хотя бы внутри собственного сообщества люди говорили друг другу правду. Однако общество чаще всего наказывает не самих агрессоров, а тех, кто пытается привлечь их к ответу. Женщин и детей изолируют, иногда оказывают на них физическое давление. «Вспомните Мериллин Муллиган, – пишет Ханна Макглейд. – Эту женщину из Дерби забил камнями до смерти мужчина, которому она пригрозила, что расскажет, как он надругался над девочкой». [76] Мелисса Лукашенко двадцать лет назад решилась, несмотря ни на что, рассказать свою историю. Еще в 1996 году она храбро писала: «Когда полиция унижает аборигенов и издевается над ними, считается нормальным, что темнокожие женщины возвышают свой голос, высказываясь против несправедливости, творимой государством. А вот вслух поминать об избиениях, изнасилованиях, убийствах, инцесте внутри аборигенского сообщества считается почему-то неприличным и даже опасным. Выходит, что призывать к ответственности своих – неуместно». [77]