Читать книгу "Главный финансист Третьего рейха. Признание старого лиса. 1923-1948 - Яльмар Шахт"

Я держался в стороне от роковых встреч с Герделером и министром финансов Попицем. Действия Герделера особенно привлекали слишком много внимания. Доктор Йозеф Мюллер (позднее министр юстиции Баварии) заявил на одном из заседаний суда по денацификации: «Герделер был похож на двигатель, который работает слишком шумно». Его заявление совпадает с моим впечатлением.

Я никогда не принимал участия в многочисленных обсуждениях Герделером программы будущего правительства и формирования нового кабинета. Вместе с Вицлебеном я уже в 1938 году решил для себя, что если нам удастся отстранить Гитлера от власти, то прежде всего должно быть установлено военное правительство с тем, чтобы обеспечить формирование последующего правительства посредством всеобщих выборов. Среди прочего мы предусматривали учреждение совета, состоявшего из хорошо известных представителей рабочих, который действовал бы в качестве совещательного органа при временном военном правительстве. Выработка воззваний к немецкому народу и программных манифестов будущего правительства — любимая работа Герделера — казалась мне глупым занятием. Для этого было бы достаточно времени, если бы событие свершилось. На это хватило бы двадцати четырех часов.

Одним из наших сторонников, который также служил в абвере Канариса, был член адвокатской коллегии, доктор фон Донаньи. В 1942 году он решил зачитать мне свою прокламацию, которая начиналась словами: «Гитлер мертв!» Я сразу прервал его, попросив дочитать ее, когда Гитлер будет действительно мертв.

Составлять списки министров и вверять их бумаге казалось мне еще более безумным, чем сочинение прокламаций.

Подходящих компетентных людей было не так много. Следовало держать в памяти немногих, которые заслуживали внимания, без записи их имен.

Я продолжал старательно избегать встреч с Герделером. Поэтому незадолго до покушения на Гитлера ко мне пришел бывший посол фон Хассель, чтобы справиться, готов ли я войти в кабинет Герделера. Я ответил, что такое предложение слишком преждевременно. Очевидно, однако, он хотел привязать меня к ним тем или иным способом, на что я заявил, что на данной стадии не собираюсь контактировать с Герделером никоим образом, поскольку не представляю, какую политику он намерен проводить. При образовании нового правительства я в любом случае посчитал бы своим долгом использовать свои зарубежные связи, чтобы немедленно наладить взаимопонимание с ним правительств стран западных союзников. Наш разговор происходил в парке Сан-Суси в Потсдаме. Фон Хассель покинул меня явно неудовлетворенным. Ему показалось, что я противлюсь его желанию стать министром иностранных дел.

Другая важная связь была установлена через старого друга моего сына Йенса, административного сотрудника Берлинского района обороны подполковника Гронау. Его сообщения представляли большую ценность. В первые месяцы 1944 года Гронау помог мне встретиться с генералом артиллерии Линдеманном, одним из нескольких высокопоставленных офицеров, неприязнь которых к режиму достигла уровня, когда вызрела решимость действовать. Вскоре после этого Линдеманна назначили начальником артиллерийско-технической службы Верховного командования сухопутных войск и поручили ему снабжение артиллерией и боеприпасами всех армий на Восточном фронте. В этом качестве он мог поддерживать тесные связи со штабом Верховного командования и вскоре установил контакты с некоторыми высокопоставленными офицерами, которые, подобно ему самому, были готовы свергнуть гитлеровский режим насильственным путем.

Наконец я нашел человека, который имел прямой доступ к Гитлеру! Этой возможности я давно лишился. Линдеманн находился на Востоке, но, когда бы он ни приезжал в Берлин, мы обсуждали подготовку покушения на Гитлера, и я пользовался каждой возможностью призвать к ускорению приготовлений.

Конечная стадия подготовки длилась несколько недель. Различные сроки покушения, которые мы назначали, откладывались, поскольку возникали те или иные препятствия из-за перемещений Гитлера. Становилось, однако, все яснее, что запланированная акция могла быть проведена примерно в середине июля.

17 июля я отвез двух своих малолетних детей от второго брака к дочери в Верхнюю Баварию, чтобы не подвергать их опасности дома. 20 июля я находился в мюнхенском отеле «Регина», когда узнал, что заговор провалился.

Наутро после покушения на Гитлера привратник обратил мое внимание на то, что за мной следят сотрудники гестапо, разместившиеся в отеле. Я решил, что будет лучше покинуть заведение, и 22 июля снова вернулся в свой загородный дом близ Берлина.

Весь день мы с женой провели вдвоем, слушая по радио сообщения об арестах и расстрелах. Лишь гораздо позднее я узнал о событиях, происшедших в Военном министерстве на Бендлерштрассе.

23 июля в семь часов утра наш повар разбудил меня, постучав в мою спальню и сообщив, что сотрудники гестапо хотят со мной поговорить. Я открыл дверь еще в пижаме.

Мне сообщили, что я арестован.

Спокойно одевшись, я сказал жене, чтобы она сделала то же самое. В присутствии полиции я передал ей самые нужные ключи.

Затем меня сопроводили вниз по лестнице к выходной двери, у которой уже стояло несколько машин. Я попрощался с женой и сказал, что вернусь домой через несколько дней. Ее лицо покрыла мертвенная бледность, и я увидел, что она не особенно верит в мое обещание.

Глава 53

Концентрационные лагеря

Процессия машин отвезла меня в концентрационный лагерь Равенсбрюк в Мекленбурге. Когда меня провели в тюремную камеру, охранники шутя заметили, что это та самая камера, которую раньше занимал мой племянник, отбывавший двухлетний срок заключения.

С того момента, как я ступил в камеру Равенсбрюка, до времени моего окончательного освобождения 2 сентября 1948 года — более чем четыре года — я менял тюрьмы не менее тридцати двух раз.

Более двух лет я провел в одиночном заключении. Камеры весьма походили одна на другую, порой составляя четыре квадратных метра площади, порой больше или меньше. Иногда туалет помещался в камере, иногда нет. Если нет, каждый раз приходилось вызывать охранника для сопровождения. Попадались камеры с водоснабжением, в других камерах его не было. Если не было, приходилось мыться под наблюдением. Охранники порой относились к узникам сносно, порой грубо, все зависело от характера этих людей. Потребности интеллектуального чтения удовлетворялись в очень незначительной степени.

В период неволи, который длился более четырех лет, я старался придумывать себе разные занятия. Пищи всегда хватало, но она сильно различалась по качеству и очень часто была чрезвычайно убогой. Это особенно справедливо для Равенсбрюка, где мне часто не давали ничего, кроме жидких щей или чего-нибудь подобного три дня подряд. В целом, однако, обращение со мной в Равенсбрюке было поначалу неплохим. Моего главного надзирателя можно было иногда уговорить оказать небольшие услуги в обмен на сигару из моего скудного запаса.

Пока я оставался в одиночном заключении, строго осуществлялась изоляция меня от других узников или соседей по лагерю. Лишь случайно мне удавалось заглянуть мельком в другую камеру во время прохождения по коридору или сквозь окошко в двери, которое открывалось, когда мне передавали еду. Здание, в котором нас поместили, являлось всего лишь малой частью очень большого лагеря, явно предназначенного для «политических» заключенных.