Читать книгу "Загубленная жизнь Евы Браун - Анжела Ламберт"

В последние несколько дней у Гитлера начались резкие боли в правом глазу, и Гюнше пришлось давать ему кокаиновые капли, чтобы заглушить их. Гитлер сравнивал себя с Фридрихом Великим, потерявшим зубы из-за тягот Семилетней войны. Эрна Флегель, перечисляя симптомы его физического истощения, добавила: «Находясь в комнате, он все пространство заполнял своей личностью — все видели только его. Самым завораживающим в нем были глаза, от его глаз просто оторваться было невозможно». Гитлер уже разваливался на ходу, а его харизма все еще притягивала людей. Какие бы неразумные, невыполнимые приказы он ни отдавал, его самые верные служители продолжали подчиняться.

Двадцать пятого апреля Фегеляйн покинул бункер. Поначалу его исчезновение прошло незамеченным. 26 апреля по требованию Гитлера прибыли генерал-полковник Риттер фон Грейм и Ханна Рейч вопреки абсолютной невозможности попасть в Берлин по воздуху.

Двадцать четвертого апреля Гитлер вызвал к себе Риттера фон Грейма, чтобы лично назначить его на пост командующего Люфтваффе. В небе над Германией вражеские самолеты жужжали, словно рой разъяренных шершней. Летчик в звании фельдфебеля (он же доставил Шпеера к Гитлеру), сидел за штурвалом большую часть пути. Полет был смертельно опасен. Приближающийся к Берлину самолет встретили огнем на поражение, пилот потерял управление, а фон Грейм получил тяжелое ранение в ногу. Ханна Рейч перехватила штурвал, когда падающая машина уже задевала кроны деревьев. Управляя самолетом с заднего сиденья из-за спины фон Грейма, она ухитрилась благополучно приземлиться за несколько сотен ярдов от рейхсканцелярии. Фон Грейм говорил потом: «Она была моим добрым ангелом. Она с блеском доставила меня по назначению».

У фон Грейма в результате ранения началось заражение, и он не мог встретиться с фюрером в течение трех дней, пока Ханна выхаживала его с помощью санитарки Эрны Флегель. Это проявление преданности и мужества заметно подняло настроение Гитлера, и когда фон Грейма наконец принесли к нему на носилках, он выразил тому глубочайшую признательность.

Тем же самым вечером 26 апреля, но чуть позже, фюрер вызвал к себе в кабинет Рейч. Ханна — первая летчица-испытатель в мире, всю жизнь боготворившая Гитлера, теперь глядела на него с жалостью и отчаянием.

Страшно видеть человека в полном упадке физических и моральных сил, трагикомедию крушения надежд и бессмысленности. Он то метался от стены к стене в своем последнем пристанище, размахивая бумагами, дрожащими, словно листья, в его трясущихся руках, то передвигал фишки по столу, воображая давно несуществующую армию, беспомощно разыгрывая свою настольную войну.

Ему нечего было предложить ей в награду, кроме смерти. Ей, столько раз рисковавшей жизнью ради него.

Он произнес слабым голосом: «Ханна, вы в числе тех, кто умрет со мной. Каждый получит капсулу с ядом». Он вручил ей две: одну для нее, вторую для фон Грейма. «Я не желаю, чтобы кто-нибудь из нас попал к русским живым, и также не хочу, чтобы они нашли наши тела. Меня и Еву сожгут».

Ханна опустилась на стул в слезах, впервые осознав, что национал-социалисты проиграли и Гитлеру это известно.

После войны Ханну Рейч допрашивали американцы. Мало кто из историков ссылается на ее показания, несмотря на их четкость и убедительную детальность. Следователь назвал ее рассказ о тех последних днях «наиболее достоверным из всех, что мы получили. Она была одной из последних, если не самой последней, кто выбрался живым из бункера, и ее сведения сочтены надежными». Читая ее суждение о Еве Браун, следует учитывать, что Ханна, предельно лояльная нацистка, долго была влюблена в Гитлера и не могла не испытывать ревности к его недостойной, по ее мнению, спутнице. Трудно представить себе двух более несхожих женщин.

Ханна говорила о Еве:

Она оставалась верна своей роли «экспоната» в кругу Гитлера. Большую часть своего времени она проводила, переодеваясь, делая маникюр и так далее. В присутствии Гитлера она всегда была мила и думала только о его нуждах, но как только он удалялся и не мог ее слышать, принималась вовсю честить неблагодарных, покинувших его. Перспективу умереть вместе с ним она воспринимала как нечто само собой разумеющееся.

В то же время она считала Еву поверхностной и не имеющей решительно никакого влияния на Адольфа Гитлера. От предположения, что у них могли быть дети, она отмахивается, как от неправдоподобной выдумки. Она дает едкое, но меткое описание Йозефа Геббельса, до последнего тешащегося самообманом:

Предательство Геринга привело его в безумную ярость. Он носился по его маленьким, но роскошным комнатам, ругая изменника последними словами. Нелепая, прыгающая походка Геббельса придавала его негодованию еще более гротескный вид. «Мы покажем миру, как мужчины умирают за свою честь. Для всех немцев мы станем священным примером, во веки веков сияющим со страниц истории».

Ханна, молодая женщина, чьи мужество и верность не нуждаются в славословиях, испытывала отвращение к Йозефу Геббельсу и куда больше восхищалась его женой: «Она была храброй женщиной, но порой у нее вырывались судорожные рыдания. Ее неизменное прежде самообладание теперь то и дело изменяло ей. Она думала только о детях, при которых всегда была бодра и весела. Магда являла собой истинное воплощение национал-социалистического учения. В благодарность за это Гитлер наградил ее почетным золотым значком партии». Фрау Геббельс была тронута до глубины души его жестом и носила значок, не снимая, до самой смерти. Потом его так и нашли приколотым к ее платью. В настоящий момент она лежала в постели в состоянии нервного срыва, предоставив поварам и секретаршам заботу о детях, но следя за тем, чтобы они вовремя ели и достаточно отдыхали. Если она и выходила из комнаты, то при виде детей ударялась в слезы. Траудль Юнге сохранила в памяти маленький трогательный эпизод: «В тот вечер Ханна Рейч и Ева Браун укладывали спать ребятишек Геббельс. Ханна пела с ними арию на три голоса, и дети закрывали уши ладошками [вот деталь, делающая сцену живой и осязаемой], чтобы не сбиться со своей партии. Потом они бодро пожелали друг другу спокойной ночи и наконец заснули».

Смерть стала темой каждого совещания, каждой беседы, тошнотворными миазмами висела в воздухе. О смерти говорили много, как никогда, взвешивая наилучшие (самые быстрые, наименее болезненные) способы покончить с собой. Излюбленным времяпрепровождением в бункере были обсуждения всевозможных вариантов самоубийства.

Они собирались на перекур и спорили, следует ли стрелять в рот или в висок. Кто-то предлагал новый яд, убивающий мгновенно. Рейхсканцелярия располагала одним из лучших винных погребов в стране, поскольку торжественные приемы нужно было обеспечивать напитками. Все пили изысканные вина и коньяки оттуда. Почти никто не обращал внимания на фюрера, редко покидавшего свои комнаты. Он был жесток и эгоцентричен, но отнюдь не безумен. Он мнил себя вагнеровским героем, вышедшим прямо из «Кольца нибелунга».

Шансы на спасение таяли с каждым днем. Никто не обмолвился: «Точь-в-точь как у евреев». Никто не задумывался об этом, хотя даже в самые последние часы тысячи, десятки тысяч евреев все еще сгонялись в лагеря на погибель. Через несколько дней или, возможно, часов обитатели бункера тоже умрут, некоторые — ужасной смертью. Всякого, кого инстинкт выживания подталкивал к попытке бежать, свои же объявляли предателем и расстреливали либо ловили, пытали, насиловали, а потом расстреливали враги. Но надежда — последнее утешение обреченных, и большинство — особенно молодые и сильные — втайне надеялись снова попасть домой. Они открыли для себя глубокое чувство товарищества, какое возникает у заложников в экстремальной ситуации. По словам Эрны Флегель: