Читать книгу "Волынский. Кабинет-Министр Артемий Волынский - Зинаида Чиркова"

— Быть по-твоему, — тихо сказала она. — Пусть отрешат Волынского от двора...

Мелькнуло в памяти видение из далёкого прошлого: стоит под заснеженной елью семнадцатилетний мальчишка, и во взгляде его — любовь, преданность и моление. Мелькнуло и пропало: дети, Бирон, вся её жизнь лежали на одной чаше весов, а на другой — один лишь взгляд да заснеженные лапы ели...

Анна велела не принимать ко двору Волынского, но долго ещё колебалась, прежде чем уступила настояниям Бирона отдать кабинет-министра под суд и следствие.

Генерал-адъютант Ушаков передал Волынскому запрещение ездить ко двору. Артемий Петрович понял, что причина — гнев герцога, поехал умилостивить его, но и тут не был принят. Тщетно обращался он к своим покровителям — Миниху, тайному кабинет-секретарю Эйхлеру, генералу Брюсу. Никто не мог позволить себе завести войну с всесильным герцогом Бироном.

И словно пустыня образовалась вокруг опального кабинет-министра: прежние приятели и знакомцы поворачивались к нему спиной, конфиденты[40] не показывались больше в его доме. «Видно, Бог хочет наказать меня за прежние грехи, — думал Волынский, — а дело это служит только предлогом».

А по Петербургу пошли слухи и сплетни — говорили, что Волынский сочинил книгу в наставление государыне, как жить.

Бирон вызвал Андрея Ивановича Ушакова и велел ему приискать дело, по которому можно было бы привлечь Волынского к суду — месть герцога требовала жертвы.

Дело всегда найдётся, было бы желание. И Тайная канцелярия нашла таковое: доложено было Анне о 500 рублях казённых денег, взятых человеком Волынского, Кубанцем, из Конюшенной канцелярии на нужды его хозяина, — дело трёхгодичной давности. Повод нашёлся: секретарь Конюшенной канцелярии Муромцев объявил, что взял деньги по приказу Волынского.

В тот же день к дому Артемия Петровича приставили караул. Никто не мог войти к нему, никто не мог и выйти из дома.

Под давлением Бирона императрица назначила особую комиссию для расследования преступлений Волынского: полных генералов Григория Чернышева, Андрея Ушакова и Александра Румянцева, генерал-поручиков князя Никиту Трубецкого, Михаила Хрущова и князя Василия Репнина, тайных советников Василия Новосильцева и Ивана Неплюева да ещё генерал-майора Петра Шилова. И повелела им собираться и общаться в Итальянском дворце.

В именном указе комиссии Бирон написал, а Анна подписала следующее:

«Понеже обер-егермейстер Волынский дерзнул нам, своей самодержавной императрице и государыне, яко бы нам в наставление и учение некоторое важное, и в генеральных, многому толкованию подлежащих, терминах сочинённое письмо подать, також дерзнул в недавнем времени, к явному собственному высочайшего нашего достоинства оскорблению во дворце нашем, и в самых покоях где его светлость, владеющий герцог Курляндский, пребывание своё имеет, неслыханные насильства производить, и, сверх того, многие другие в управлении дел наших немалые подозрительства в непорядочных его поступках на него показаны, и для должного и надлежащего обстоятельного следствия всего того сия комиссия от нас учреждена — того ради оригинальное вышеупомянутое письмо сообщается при сем в комиссию со всемилостивейшим повелением, чтобы оного Волынского по приложенным при сем пунктам допросить...»

К этому приобщили все дела, которые были заведены на Волынского, — вспомнили даже ту «инквизицию», разобрав которую Екатерина I приказала уничтожить.

Артемий Петрович понял, что погиб. Он просил допустить к нему священника, доктора и нищих. Разрешили войти только священнику и доктору, да и то при караульных. А нищим велели отдавать деньги офицеру, находящемуся при Волынском.

Каждый день съезжалась комиссия в семь часов утра и до двух допрашивала Волынского. А вопросы ставились такие, что в них уже содержался ответ: как смел он подать письмо государыне да сверх того учил её, наставлял. Он пытался было возражать, но комиссия была глуха к его ответам.

Почему дерзнул он беспокоить государыню в самое трудное военное время и зная тогдашние деликатные конъюнктуры?

Что можно ответить на такой вопрос?

Сначала Артемий Петрович не терял бодрости духа, думал отвечать на все вопросы последовательно и логично. Но уже на третий день, понимая, что все слова его излишни, ответствовал:

— Всё писал я от ревности своей, — имелась в виду ревность к службе и служению, — а ныне усмотрел в том своё враньё...

Потом он оправдывался недостатком памяти, становился на колени, низко кланялся и винился:

— Я писал то с горячести, злобы и высокоумия... Не думал я, что, подавая письмо её императорскому величеству, буду спрашиваем, но ещё надеялся, что милостиво будет принято...

«Прогневался на меня Бог, а дьявол затмил мне ум», — думал он.

Призвали его человека, Кубанца, и подлый раб не вспомнил, что спас ему жизнь Волынский, ходил за ним сам, чтобы выжил. Кубанец говорил не только то, что было, но и много того, чего не было. Назвал всех конфидентов, слушавших чтение Волынского, а особо прибавлял, что имел мечту Артемий Петрович сделаться государем, а для того держал на персидском ковре саблю с места Куликовской битвы, да нарисовал древо родословное.

Показания Кубанца решили дело. Теперь уже не стали спрашивать Волынского по пустячным делам, а повезли в застенок пытать и допрашивать с пристрастием, имел ли мысли самому сделаться государем, свергнуть императрицу Анну.

Безмерно удивился такому повороту Артемий Петрович, в недоумении удивлялся, откуда такие вопросы происходят. Подняли его на дыбу, да неловко — сломали правую руку. Но даже на дыбе и на других пыточных станках не признал Волынский, что имел такие мысли.

Показал Кубанец, что ходила к нему некая девица, близкая ко двору Анны Леопольдовны, Варвара Дмитриева, и расспрашивал её о дворе Волынский. Словом, всякое лыко в строку — предал своего господина Кубанец, наговорил столько, что на двадцать казней хватило бы...

Пошли от комиссии и круги по воде — велено было хватать всех, с кем только имел разговоры Артемий Петрович. Всех брали, сопоставляли каждое слово, подвергали пыткам и жестоким допросам.

Бирон мог быть доволен: соперник его был сломлен и физически, и нравственно...

Обвинили его не только во взятках, казнокрадстве, хоть и не было явных улик, а лишь со слов Кубанца, но также за то, что держал у себя книги Макиавелли и Юста Липсия и что давал переводить с них одному монаху.

Снова подняли на дыбу, дали восемь ударов, но Волынский так и не признался в том, что хотел сделаться государем.

Комиссия докладывала императрице каждый день, о чём она спрашивала и как отвечал Волынский. Анна, выслушав доклады, рассуждала:

— Волынский в злодейственных своих сочинениях, рассуждениях и злоумышленных делах явно виновен, и, сверх того, с явною злобой высочайшую величества особу и правительство злыми и вредительными своими словами дерзнул оскорблять, и многим о том злодейски разглашал, и хотя в прочих дальних своих злодейских замыслах к народному возмущению и государственному повреждению закрывает себя, но по самым его ответам и по обстоятельствам дела в том не только признался, но и конфиденты его о том показывают...