Читать книгу "Утоли моя печали - Сергей Алексеев"

К концу второго года отсидки Закомарный наконец признался, что существует официальный наследник из рода Романовых, он сейчас учится и живет в России, имеет поддержку существующей власти, но у него нет законных прав на престол из-за морганатических браков его предков. И есть Елена – прямая наследница по тщательно сберегаемой царской крови двух русских династий, которые в ней соединились, воспитанная определенным образом, подготовленная для государственного правления по новой, никому пока неведомой программе. Эта программа определит состояние власти в России на все третье тысячелетие. Елена должна была стать родоначальницей третьей династии – престол наследуется исключительно по женской линии, от матери к дочери, – ибо наступает эра Материнского Начала – проще говоря, матриархата.

«Реставраторы» были разменной монетой в руках российской партии власти, своеобразной ширмой, если вдруг придется в очередной раз сменить одежку никто бы не посмел крикнуть, что король голый. Поэтому они никогда не вступали в прямую вражду с идеологами третьей династии, мало того, в определенные периоды безуспешно искали тайные контакты с ними, ибо чувствовали, что этому направлению принадлежит будущее. Иное дело, сама партия власти, стремящаяся любыми способами оттянуть естественную гибель своей патриархальной природы, которая уже ничего, кроме затасканной масонами идеи мирового правительства, жажды золотого тельца и супертехнологий, не могла предложить миру. Война третьей династии была объявлена давно, с первых выстрелов, произведенных в подвале Ипатьевского дома по дочерям последнего государя из рода Романовых. И не прекращалась ни на день последние восемьдесят лет, становясь особенно жестокой к началу третьего тысячелетия эры Материнского Начала.

И эта жестокость заставляла обитателей Дворянского Гнезда – тайного убежища Елены – поступать жестко со всяким, кто нес хоть малейшую угрозу наследнице. Ярослав угодил между молотом и наковальней. Заточение его, по сути, оказывалось бессрочным, и все называемые Закомарным даты казались не реальными, как, впрочем, и момент, когда Елена займет русский престол. Новая эра могла начаться далеко не сразу после двухтысячного года, и если учесть минимальный люфт в двадцать-тридцать лет, то можно считать свое заключение пожизненным.

Закомарный уверял, что Елена взойдет на престол скоро. В России назревает мощный кризис власти, и нет ни одной партии, которая могла бы предложить реальный выход из тупика. Конституционным путем ее изберут президентом, и Ярослав станет свободным. И не только свободным, а еще и придворным, – эти прожекты Овидия Сергеевича сейчас походили на красивые сказки.

В первый месяц своего затвора Ярослав еще надеялся, что ему поможет «гарем» – подруги Пленницы найдут возможность связаться с ним, не поверив в гибель при автокатастрофе, однако ему сказали, что женщины по воле администрации выселены из заповедника. Он подумывал, что его может найти мать – матушка Илио-дора, встревожившись, что от сына нет вестей, но, по всей вероятности, ей сообщили об аварии, иначе бы она отправилась искать.

Выходило, что он погиб для всех, оплакан и если еще не забыт, то это дело времени…

Единственное, чего он ждал как спасения, – это возвращение Елены в Россию. Ждал настойчиво, тайно и безрассудно, мысленно никогда их не соединяя – Юлию и будущую государыню. А ее приезд из-за активных действий спецслужб откладывался, и никто, пожалуй, кроме ее дяди Алексея Владимировича, точно и не ведал, где она в данный момент находится и под каким именем. Да и с самим престолоблюстителем Ярослав больше не встречался.

Между прочим, режим содержания в этой домашней тюрьме был мягким, и Ярославу ни в чем не было отказа. Он затребовал доски, краски, кисти, и ему предоставили все, даже новенький дубовый мольберт втащили в камеру и рулон грунтованного холста, но нужных досок не оказалось. То, что предлагали, не годилось на иконы. Выпустить его на свободу, чтобы он, соблюдая придуманный самим же обряд, свалил липу и заготовил материал, никто бы не отважился, потому и просить не было смысла.

На холсте же иконы по-прежнему не получались… И тогда он первый раз попробовал писать их на тюремных стенах. Сначала возле высокого окна, не писал, а, по сути, отрабатывал технику. И когда первая фреска удалась, заявил охранникам, что будет рисовать на стенах, а для этого следует укрепить штукатурку пропиткой смеси желатина и клея. Через сутки пришли два лысых «бандюка» и под руководством Ярослава целый день втирали в стены эту смесь.

Первый год заключения прошел незаметно и весь был посвящен живописи. Он расписал все – стены, сводчатые потолки и даже глубокую нишу единственного окна. Время от времени навещавший узника Закомарный панибратски хлопал его по плечам и пробовал шутить:

– Если бы даже ты не попал в эту щепетильную ситуацию, тебя бы следовало посадить. Из тебя же вырос настоящий художник!

Собственноручно написанные иконы спасали Ярослава от одиночества, тоски, радовали, когда он мысленно разговаривал с Юлией. Но здесь, на тюремных стенах, были другие сюжеты… Там был Ее образ и образ «лестницы любви», здесь уже ничего этого не получалось, хотя тоже была лестница, выложенная из плит, от озера к терему. Эти иконы можно было назвать житийными: Ярослав изобразил все основные моменты их встречи, от того, когда впервые увидел, и до момента расставания…

Потом он начал просить книги, вошел во вкус, и библиотека из комнаты Алексея Владимировича стала постепенно перекочевывать в подвал. Но однажды пришел охранник Женя в компании с доктором. Один брал анализы, слушал, выстукивал, заставлял отжаться от пола полета раз и снова слушал и измерял пульс и давление; другой ощупывал мышцы, суставы, рассматривал рисунки папиллярных узоров и уха, расспрашивал, какими видами спорта занимался.

– Хотите продать меня в рабство? – невесело пошутил Ярослав. Осматриваете, будто лошадь.

– Да кто тебя такого купит? – процедил молчаливый и всегда мрачный охранник. – Соплей перешибешь…

До заключения Ярослав несколько месяцев подряд ворочал камни в Скиту, готовясь к строительству дома, и был в хорошей форме, однако камерная, неподвижная жизнь практически атрофировала мышцы.

После их ухода в камеру принесли тренажер со всеми причиндалами и руководство для самостоятельных занятий. И забыли о нем на три месяца. Физическая нагрузка помогала лучше, чем литература, он выматывал себя так, что лежал-пластом, без единой мысли в голове, и тогда засыпал без сновидений. Он еще не успел толком восстановиться, а Женя в подвале рядом с камерой стал устраивать спортзал: установил перекладину, подвесил боксерские груши и расстелил борцовский ковер.

И когда начались занятия боксом, Ярослав понял, что из него будут делать охранника – такого же накачанного мрачного жлоба, как тренер. И возникло подозрение, что это своеобразный способ незаметно отбить мозги. На тренировках Женя молотил его не жалея, дескать, это необходимо, чтобы вызвать нормальную бойцовскую злость.

В какой-то момент Ярослав смирился и с этим: в конце концов, чем меньше мыслей о прошлом, а особенно о настоящем и будущем, тем легче отбывать этот бессрочный срок. Теперь каждый день начинался, как в спортивной школе, – с разминки, велотренажера, затем специальные растяжки, а потом по расписанию: два часа контактного карате, отдых, два часа вольной или классической борьбы, обед, отдых и бокс до потери пульса. Время то затормаживалось, то пролетало незаметно, и уже не хотелось ни читать, ни крутить видеоролики. Он валился спать, и тут начинались сновидения. Каждую ночь ему грезилось одно и то же – осень в заповеднике и отлет лебедей. Ему чудилось, что вместе с птицами он поднимается высоко-высоко, превращается в маленький крестик и летит до тех пор, пока не взглянет на землю, – и она срывает его из горизонтального полета в штопор. Если помнить об этом, можно было бесконечно продлять сон, и тогда весь следующий день он чувствовал себя на подъеме. Однако это удавалось редко, поскольку отлет лебедей – самое печальное время, и во сне наваливалась точно такая же тоска, как была в жизни, и помимо воли он смотрел вниз, на землю, зная, чем это грозит.