Читать книгу "Золото Хравна - Мария Пастернак"

Зазвонили во всех церквах, во всех храмах. Запел, загудел низко, точно бык, большой медный колокол собора Святого Олафа в Нидаросе, грянули наперебой колокола других церквей славного города. Ясно выводили перезвон колокола церкви Святого Креста, на полтона ниже звучал чистый голос звонницы храма Святого Мартейна, и тонко вторил им малый колокол храма Пресвятой Девы. Зазвонили и в обители братьев францисканцев, и в приорстве августинцев Хельгисетер, и на островах — в бенедиктинском монастыре на Мункхольме и в цистерцианском аббатстве в Тётре. Поплыл, спугнув ворон и чаек, полетел перезвон над черной стылой водой фьорда, над отражением яркой зеленоватой звезды, над пришвартованными до весны кораблями, над покрытыми рогожей заснеженными лодками, над наустами[183] и доками, в которых дремали большие торговые суда, над пирсом, над узкими улочками и заснеженными крышами, над городской площадью, над окружавшими город лесистыми холмами, над дальними вершинами.

И по всей земле звонили в тот вечер колокола.

Поднялся на деревянную колокольню отец Магнус, и торжественно воспарил мощный голос Святого Халварда над Городищем, и над Еловым Островом, и Таволговым Болотом, над хуторами и усадьбами Эйстридалира — над Пригорками и Свалами, над окружавшими долину горами, над закованным в лед мощным течением Гломмы.

С дальних колоколен вторили ему другие, и, едва медный рев Халварда затихал на какой-то миг, отец Магнус слышал, как отовсюду, замирая в ломком морозном воздухе, доносятся голоса дальних и ближних церквей.

И далеко на севере, на берегу Снёсы, в Оксбю, молодой брат Оген, дрожа на ледяном ветру, поднялся на колокольню и ударил в било — звонкий ручной колокол, — как ударяли многие столетия назад: большого колокола малая община в Оксбю пока не имела.

И над Вороновым мысом заговорили колокола Святой Сюннивы, запели, распугивая горных духов, ётунов и двергов, торжествуя свою победу над холодом и мраком, и ясно загорелась звездами морозная северная ночь. Двухдневный любопытный месяц вновь высунул свои молодые рожки над горами и осветил далекую пещеру, вола, осла, мужчину, и женщину, и младенца, закутанного в пелены, лежащего на сене в кормушке для скота. «Кто это?» — спросил осел, и тихий голос в шелесте крыльев отвечал ему: «Как, разве ты еще не знаешь? Это Христос, Спаситель Мира, родился на земле в эту Святую ночь».

Теплый ветер примчался из долин, и за одну ночь от вчерашнего мороза не осталось и следа. Утром двадцать пятого декабря Ланглив вышла на двор и увидела, что все небо затянуло рыхлой пеленою и на старый, грязный снег, утоптанный ногами людей и копытами скота, сыплется снег новый — густой и крупный. Точно наново выбеленный, весь мир лежал перед нею, нетронут и чист, и будто даже улыбался ей детскою улыбкой. Ланглив не могла не улыбнуться в ответ, душа ее наполнилась радостью, и младенец, которого носила она под передником серого своего хангерока[184], впервые шевельнулся в ее чреве.

«Мой мальчик», — с нежностью подумала она.

Снег падал долго, еще несколько дней. По белой дороге, вдоль берега фьорда, Вильгельмина и Торлейв ходили рука об руку, оставляя за собою цепочки беспорядочных следов. Им хотелось быть только вдвоем. Следы их то сплетались, то расходились в стороны. Кто вздумал бы гадать по этим следам, что за люди и с какой целью ходили меж прибрежных скал, — сломал бы голову, но не нашел ответа.

Двадцать седьмого декабря Эйольв Двухбородый явился в усадьбу Гамли и привел с собою Толстоножку, кобылу Стурлы, а также серого мерина, принадлежавшего Кольбейну. Принес он и резной ларец с Библией, оправленной в золото.

— Сдается мне, и эти лошади, и Книга принадлежат тебе, родич, — хмуро сказал он Стурле.

— Благодарю тебя, родич. Не желаешь ли в знак примирения выпить со мною кружку пива? Здешняя хозяюшка варит его на славу.

— Почему бы и не выпить? — проворчал Двухбородый.

За столом он признался, что лошади и Святая книга найдены были им на хуторе Каменистый Склон, в усадьбе Стюрмира, где теперь заправляла его сестра Турид.

— Боевая баба, — сказал он. — Боюсь, королевским хускарлам придется повозиться, прежде чем ее имение достанется королю Эрику.

— Возможно, король не станет отнимать хутор у бедной одинокой женщины, — предположил Стурла.

— Королю, думаю, дела нет до того, у кого он что отнимает, — покачал головою Никулас.

Ланглив вышла на двор и увидела, что все небо затянуло рыхлой пеленою и на старый, грязный снег, утоптанный ногами людей и копытами скота, сыплется снег новый — густой и крупный.

— Мы все ее родичи, — сказал Двухбородый, — и не оставим ее. Хоть характер у нее немногим лучше, чем у ее братца… Так что, Стурла, сын Сёльви, согласен ли ты замириться со своей родней?

— Мир так мир, — кивнул Стурла. — Никулас, сын рыцаря Торкеля, и Гамли, сын Торда, пусть будут свидетелями нашего примирения.

Родичи пожали друг другу руки, и спустя некоторое время Двухбородый уехал к себе домой.

У Гамли были дела в городе, и он сказал, что на исходе декабря сам отвезет всех в Нидарос. Тридцать первого числа ранним утром молодой работник Арне заложил сани и, едва рассвело, Стурла с Вильгельминой покинули усадьбу постоялого двора, сидя в просторных розвальнях. За ними выехали двое всадников — Кольбейн на Сером и Никулас Грейфи на Толстоножке. Торлейв, Эббе и Ялмар шли следом на лыжах.

Ночь провели они в придорожной гостинице в Стьордале и к вечеру следующего дня вышли вдоль русла Нидельвы к холмам, окружавшим Нидарос. Они успели войти в город до того, как стража перекрыла на ночь ворота на мосту.

Вильгельмина устала в дороге, веки ее смежались. Точно сквозь сон видела она, как в синих сумерках скользят их сани по широкой улице мимо епископской усадьбы, мимо остроконечной колокольни церкви Христа. За церковью Пресвятой Девы они свернули вправо.

Укрытый снегом город засыпал в ложбине меж холмов. Узкие горбатые улицы были уже безлюдны. Снег лежал кругом, подпирая сугробами стены домов; дымы из труб и отдушин подымались к темнеющему небу, таяли и растворялись среди низких облаков. Над крышами, пронзая шпилем небесный туман, высоко вздымалась колокольная башня собора Святого Олафа.

Чем ближе к пристаням, тем свежее был воздух, и Торлейв с удовольствием вдыхал соленый запах фьорда, смотрел по сторонам, узнавал знакомые места. Редкие прохожие, заслышав колокольцы, жались к стенам, уступали саням дорогу. Стурла кивнул двоим подвыпившим бюргерам, и те в ответ помахали ему шапками.