Читать книгу "Офицер и шпион - Роберт Харрис"

Жарле ничуть не возражает, и с этого дня начинается «Заговор „Трех ступенек“», как его называют правые газеты: все ведущие дрейфусары собираются здесь вкусить простую, хорошую буржуазную еду мсье Жарле. В полдень и в семь часов здесь из постоянных клиентов – братья Клемансо, социалисты – Жан Жорес и Рене Вивьяни, журналисты Лакруа и Северин, «интеллектуалы» Октав Мирбо, Габриэль Моно[66] и Виктор Баша. Почему Мерсье нуждался в защите от таких головорезов, не совсем ясно, – может быть, он воображал, что профессор Моно набросится на него со свернутым в трубочку экземпляром «Ревю историк»? В среду я прошу отозвать мою полицейскую защиту. Я не только считаю, что в ней нет необходимости, но и подозреваю, что они передают властям информацию обо мне. Всю неделю люди приходят в «Три ступеньки». Появляется и Матье Дрейфус, но никогда – Люси, она не выходит из дома, сидит там под присмотром нанятой вдовы, а Лабори, поселившийся недалеко от нас, закончив консультации со своим клиентом в военной тюрьме, чуть не каждый вечер поднимается сюда с Маргаритой по склону холма.

– Как он держится? – спрашиваю я как-то вечером.

– На удивление хорошо с учетом всех обстоятельств. Бог мой, до чего же он странная личность! Я в течение месяца встречаюсь с ним чуть не каждый день, но думаю, что сегодня знаю его ничуть не лучше, чем в первые десять минут знакомства. Дрейфус от всего дистанцируется. Я думаю, благодаря этому он и выжил.

– А как проходят заседания при закрытых дверях? Какое мнение у суда сложилось о секретных документах?

– Господи, до чего же военные любят всю эту дребедень! Многие сотни страниц – любовные письма, переписка гомосексуалов, слухи, сплетни, фальсификации и ложные следы, которые никуда не ведут. Это все равно что Сивиллины книги[67]: можно складывать листы в любом порядке и вычитывать из них то, что тебе нравится. Но я сомневаюсь, что непосредственно к Дрейфусу имеют отношение более двадцати строк.

Мы стоим чуть в стороне от других, курим. Наступили сумерки. Мы слышим смех у нас за спиной. Слышим Жореса, который грохочет над садом, – природа наделила его голосом для обращения к аудитории в десятки тысяч.

– Насколько я понимаю, за нами наблюдают, – говорит вдруг Лабори.

По другую сторону в одном из верхних окон отчетливо виден Мерсье – он смотрит на нас.

– К нему на обед приезжали старые друзья, – говорю я. – Буадефр, Гонз, Пельё, Бийо. Они бывают тут постоянно.

– Говорят, он собирается избираться в сенат. Этот процесс будет для него хорошей платформой. Если бы не его политические амбиции, их стороне не хватало бы целеустремленности.

– Если бы не его политические амбиции, – отвечаю я, – то ничего этого вообще не случилось бы. Мерсье считал, что Дрейфус может стать его билетом в президентство.

– Он и по сей день так считает.

Мерсье должен давать показания в субботу – в первый день, когда публика и пресса снова будут допущены в зал после первого заседания. Его появления ждут чуть ли не с таким же нетерпением, как самого Дрейфуса. Он приходит в полной генеральской форме – красный мундир, черные брюки, алое с золотом кепи, на груди медаль ордена Почетного легиона. Когда его вызывают, Мерсье поднимается со своего места среди армейских свидетелей и выходит к возвышению с черной кожаной папкой. Он стоит не более чем в двух шагах от того места, где сидит Дрейфус, но ни разу не смотрит в ту сторону.

– Мои показания по необходимости будут довольно продолжительными, – говорит он своим тихим хрипловатым голосом.

– Пристав, принесите генералу стул, – елейным голосом произносит Жуос.

Мерсье говорит три часа, показывает документ за документом, извлекая их из кожаной папки; среди них и письмо «опустившийся тип Д.» – он продолжает настаивать, что это письмо имеет отношение к Дрейфусу, – и даже сфабрикованные доклады Гене о шпионе в разведывательном департаменте, хотя он и не упоминает имени источника – Вала Карлоса. Мерсье передает их Жуосу, который выкладывает бумаги перед остальными судьями. Спустя какое-то время Лабори откидывается к спинке стула и выгибает шею, чтобы вопросительно посмотреть на меня: «Что этот идиот делает?» Я стараюсь сохранять нейтральное выражение, но думаю, что Лабори прав: предъявляя документы из секретного досье, Мерсье подставляется под опасную фланговую атаку Лабори при перекрестном допросе.

Мерсье продолжает свою монотонную речь, словно зачитывает безмозглую и безграмотную передовицу из «Либр пароль», которой повсюду видится еврейский заговор. Он утверждает, что для освобождения Дрейфуса в Англии и Германии были собраны тридцать пять миллионов франков. Генерал приводит как факт слова, якобы сказанные Дрейфусом об оккупации Эльзаса и Лотарингии, слова, от которых Дрейфус всегда открещивался: «Нам, евреям, это безразлично: наш Бог всегда там, где и мы». Он вытаскивает на свет божий старый миф о «признании» перед разжалованием. Потом предлагает совершенно фантастическое объяснение того, почему показал секретное досье судьям во время трибунала. Мерсье заявляет, что из-за предательства Дрейфуса страна была в «одном шаге от войны» с Германией – отношения, мол, накалились до такой степени, что он приказал генералу Буадефру быть готовым к отправке телеграмм, которые привели бы в действие механизм мобилизации. А сам он, Мерсье, тем временем заседал в Елисейском дворце с президентом Казимиром-Перье до полуночи и ждал, отступит ли германский император или нет.

Казимир-Перье, сидящий среди свидетелей, поднимается, чтобы опровергнуть это, но Жуос не позволяет ему вмешаться. Президент покачивает головой, слыша такую чушь, что производит сенсацию в суде.

Мерсье ничего не замечает. Это старая паранойя, связанная с Германией, непреходящее зловоние пораженчества после 1870 года.

– Так вот, в тот момент следовало ли нам хотеть войны? – продолжает гнуть свое Мерсье. – Следовало ли мне как военному министру хотеть для моей страны войны в тех условиях? Я без колебаний отвечаю «нет». С другой стороны, мог ли я оставить трибунал в неведении относительно обвинений, предъявленных Дрейфусу? Эти документы, – он похлопывает по кожаной папке перед ним, – тогда образовали то, что получило название «секретное досье», и я счел необходимым предъявить их судьям. Мог ли я положиться на относительную секретность процесса, проходившего за закрытыми дверями? Нет, я не доверяю закрытым дверям! Рано или поздно прессе удается заполучить все, что она хочет, и опубликовать, несмотря на угрозы правительства. В этих обстоятельствах я поместил секретные документы в запечатанный конверт и отправил его председателю военного трибунала.