Читать книгу "Никто не уйдет живым - Адам Нэвилл"

– Стеф!

Но под старым дубом в дальнем углу ее сада внимания к себе требовали другие.

Эмбер собралась с силами и отвернулась от четырех женщин, пинавших воздух обутыми в ботинки ногами, раскачиваясь и ударяясь друг о друга под веткой, на которой их повесили. Они были так же реальны, как побелевшая кора дерева, послужившего им виселицей. Единственный взгляд сообщил Эмбер, что глаза их были открытыми и яркими, а темные рты двигались, произнося неслышные ей слова.

Это был сон. Она видела образы из сна. Ее заставляли видеть образы из сна.

– Папа, помоги мне! Папа. Пожалуйста. Джош! Помоги мне! – крикнула Эмбер, плача, и обернулась, чтобы отыскать Джоша.

Он стоял на четвереньках, очков на нем не было. Он снял с себя часть одежды – куртку, рубашку. Бледный веснушчатый торс Джоша блестел, как опарыш, а он ползал и ползал кругами в пятне янтарной травы, ослепший и говорящий сам с собой. Его ладони ударяли в землю в каком-то сумасшедшем ритме.

Долговязый, почерневший силуэт – тощее пугало, оставшееся от невероятно высокого мужчины – стоял теперь на веранде. Сбоку от гиганта улыбалось существо поменьше, в очках и грязном дождевике. Оно сжимало свои иссохшие гениталии тощей, коричневой четырехпалой рукой.

В панике и дезориентации ее взгляд пробежался по верхнему этажу дома. Внутри горели все лампы. Худые голые фигуры, закутанные в пленку, скреблись пальцами в окна. Эмбер отвернулась от дома и уставилась на свои ноги.

За деревьями слева от нее затянул песенку невидимый мальчик:

– Вкруг шелковичного куста мартышка ласку гоняла. Остановилась поправить носок, хлоп! – и ласка пропала. Полфунта риса за два медяка, к нему полфунта сала. Четыре девы открыли дверь, хлоп! – и ласка пропала.

Райан снова позвал ее, на этот раз из-за спины, ближе к дому. Его рот больше не был заполнен кровью. Голос был ясен:

– Стеф. Помоги мне.

Ей понадобилась вся воля и концентрация, чтобы не повернуть головы.

Маленький барабан в деревянном ящике принялся выбивать ритм, который она уже слышала раньше. Звук едва не положил конец биению ее сердца.

Руки Джоша падали на траву в ритм ударам маленького кожаного барабана.

Она доковыляла до края лужайки, встала перед фоном из столь многих черных и жалких фигур, наполовину скрытых темнотой. Паства почти безволосых, пятнистых мертвецов размахивала руками; лишенные плоти тела их дрожали, как будто в экстазе от воскрешения.

«Тебе эти девы, тебе, пусть растет урожай как трава».

А потом настала тишина и тьма, полная тьма, словно перегорели все фонари в саду и лампочки в доме. За этим последовал далекий, похожий на женский, крик Джоша. И из мрака послышался шум передравшейся собачьей стаи, рычащей, сражающейся за что-то, лежащее на земле, где-то очень далеко. Эмбер показалось, что она снова услышала выстрел.

Она закрыла глаза, чтобы не видеть всего этого.

За смеженными веками, в глубине ее сознания, черно-красная ночь всколыхнулась и ожила движением. Даже с закрытыми глазами Эмбер отчетливо видела, как они все встают и встают у ворот, точно разрозненные мощи в судный день, и лица их и половые различия стерты вечностью страданий и разложения. Так много тонких, как бамбуковые стебли, рук колыхалось в воздухе, что она не могла охватить их взглядом. Так много пальцев тянулось в кровавое небо, словно кукуруза, волнующаяся под ветром, словно распятые, выпотрошенные пугала, оставленные на волю стихий, на вечные муки.

«Конец света.

Спички. Бензин. Сожги ее».

Она открыла глаза, чтобы отыскать спички и вспомнила, что света больше не было. Эмбер не была уверена, не спит ли она вообще. Не могла больше понять, где находится.

Она бросила ящик на то, что, как она надеялась, было травой, но, коснувшись земли, древесина издала пустой стук, как будто упала на каменный пол.

Она нашарила спички в переднем кармане толстовки. Ее руки были реальными. Картонный коробок был реальным. Она сама была реальной и теплой, и плотской.

– Я лучше сгорю. Слышишь меня, сука? Я сгорю прежде, чем достанусь тебе.

Подвижный шорох, в котором слышалась огромная длина и тяжесть, начал кружить вокруг нее.

Эмбер упала на колени.

В деревянном ящике разразился пронзившим ей сердце плачем младенец.

В окружающей пустоте ползали по тому, на чем она теперь сидела, иные, невидимые в абсолютной тьме существа. Они хрипели, всасывая воздух.

Младенец рыдал с поглощающим все, затмевающим все отчаянием; звук из начала времен.

Кружащее движение приближалось к Эмбер.

Когда спичка зажглась, поначалу она озарила только ее ноги и ящик. Но потом воздух за пламенем, над полями кукурузы, словно просветлел. Эмбер казалось, что это красное солнце понимается из моря, из-за горизонта, чтобы залить этим невыносимо прекрасным алым огнем все небо.

Другой рукой она откручивала крышку канистры.

Который час? Настал ли для меня рассвет?

Кто-то заговорил рядом с ее ухом. Она подавила вскрик, но уронила спичку в холодный мрак, где та потухла. Эмбер не стала поворачивать дрожащую голову к лицу, оказавшемуся так близко, чтобы пробормотать:

– …вовлечен… ты… ты сказал… не так просто… должна понять… Не собираюсь… Отказываюсь. Я сказала. Я сказала… не перестал… и посмотри… что случилось… свет… вообще слушаешь?

Ее руки ужасно тряслись, но ослабшие от страха пальцы смогли ухватиться за ручку канистры, и перевернуть горлышко над фиолетовым занавесом ящика, который она уронила на землю. Бензиновая вонь поначалу словно оживила ее, а потом вызвала тошноту.

– Мне холодно… Мне так холодно… Обними меня. Мне холодно… Мне так холодно… Обними меня. Мне холодно… Мне так холодно… Обними меня. – Дыхание девушки у ее затылка было ледяным.

Младенец в ящике завопил с новой силой. Новорожденный пинался и боролся за жизнь за промокшим фиолетовым занавесом.

Топорщится черная хитиновая чешуя. Черные зубы на нитке. Руки обездоленных вздымаются к потолку черной часовни. Высохший мужчина на розовой постели, глаза его открыты. Мать стоит, завернутая в пленку, кожа ее вся в пятнах, как корочка пудинга.

Который час?

Эмбер присоединилась к младенцу в его страданиях и безысходности, и ужасе, и зарыдала, почувствовав, как сознание уплывает прочь, освобождая место для порыва, нужды кричать, пока позади ее глаз не лопнет, разбрызгивая кровь, артерия.

Стягивающееся кольцо, и его шорох по влажному камню, почти добрались до нее.

Слабые руки Эмбер зажгли вторую спичку. Уронили пылающую палочку на крохотный королевский занавес ада.

Огонь облизал бензин синим языком. Колыхнулся и заплясал оранжевыми кончиками. И вспыхнул так яростно, что Эмбер показалось, будто она очутилась в сердце взрыва. С треском сгорела челка. Огонь облизал ее брови. Перекинулся на одну ногу. Солнечный жар обхватил лицо.