Читать книгу "Метро 2035: Питер - Шимун Врочек"

Иван сел.

– Я слышал про твою Таню. Думаешь, тебя предали? – спросил Евпат.

– Никто никого не предавал, – сказал Иван. – Просто я поздно вернулся.

* * *

«Никто никого не предавал», думает Таня.

Так случилось. Мужчины ушли.

Морсвин посвистывает, когда хочет есть. Или просто требует внимания. Мужчины такие примитивные создания. Зато у них есть руки – и это мужские руки. Удивительно. Тане хочется сесть и насладиться этим парадоксом, что у мужчин, оказывается, мужские руки: она даже их видит, крепкие, покрытые темным волосом, не гладкие, а словно отлитые из серого шершавого металла, с выступившими на запястье жилами – у Ивана были такие.

Никогда не поймешь, насколько он сильный, пока он тебя не обнимет. Женщина всего немного меньше мужчины, а о такой силе ей остается только мечтать…

Особенно когда сила так нужна.

Таню передергивает. Только что ушел Сазонов – Сазон, как его называл Иван. Каждый охотник желает знать, где сидит…

Два друга были у Ивана – лучших друга. Теперь один калека, другой вор.

Пашка всегда был в нее влюблен, это Таня безошибочно чувствовала, но никогда не принимала всерьез. Мысль об этом обитала где-то на чердаке, в чуланчике для забытых вещей, на служебной платформе – куда никто никогда не заглядывает. Пашка был влюблен, но и только. Он был другом Ивана – пока тот был жив. Пока Иван оставался ее Иваном.

А не этим полулегендарным героем-убийцей-психопатом.

Она поворачивает голову и смотрит туда, где тускло поблескивает железная решетка.

Скоро раздастся стук – резкий, металлический – и скрипнет несмазанным металлом дверь. Это идет Пашка. Вжи-и, вжи, вжи-и-и. Крутятся колеса.

Когда он вернулся после «Восстания», она его не узнала. Пашка изменился. Стал желчный, злой, замкнутый, говорил резко и грубо, – точно хотел обидеть. Словно это она была виновата в том, что Ивана больше нет, а Пашка есть – но теперь не может ходить. Ему выстрелили в спину, повредив позвоночник – это случилось в тот же день, когда Иван исчез. Теперь Пашка передвигается на коляске. И казнит себя и ее за то, что его не было рядом с Иваном.

Как бы Тане хотелось, чтобы он снова стал ей другом.

Просто поговорить. Посидеть рядом. Но он снова будет грубить или молчать. Таня вздыхает. И они снова поругаются.

«Какого черта этот… – Пашка никогда не называет Сазонова по имени, – сюда ходит?» Таня пожимает плечами – разве я могу запретить? Особенно теперь, когда до свадьбы осталось всего ничего.

На самом деле она не знает, как избавиться от Сазонова – даже на время. Потому что он ее пугает.

Потому что из льдисто-серых глаз Сазона на нее смотрит голодная мерзкая тварь.

* * *

В стеклянном шарике кружились обрезки блестящей фольги. Снег продолжал падать – медленно, красиво. Опускался на заснеженную равнину, на аккуратные крошечные елочки, на крышу домика. Сазонов покрутил шарик, поболтал. Бульк! Снег снова начал падать. Когда-то этот шарик должен был стать свадебным подарком Ивана своей невесте. Но не стал.

«Потому что я вмешался».

«Это было просто, – думает Сазонов. – Я забрал его команду. Его жизнь, его станцию… Даже этот дурацкий шарик я у него забрал. Теперь заберу его женщину. Как тебе такое, Иван?!

Все, что было твоим – стало моим.

Или – станет».

* * *

Конечно, она всегда знала, что однажды он может не вернуться. Он – диггер. Его любовница – мертвый город наверху. Смешно, но Таня ревновала его к этим замерзшим пустым набережным, каменным парапетам и гранитным львам, которых она видела только на картинке. Опасность наверху всегда была ее, Таниной, соперницей – старше и мудрее; она не заманивала Ивана, не звала, но он всегда возвращался к ней.

Ива-ива-ива-ван.

Он больше не встанет в дверях, прислонившись плечом к клеткам, в которых копошатся и посвистывают морские свинки. Он больше не будет спрашивать у Бориса: «Что, не сдох еще, оглоед?»

Потому что оглоед сдох.

Она посмотрела на белую коробку с красной надписью Quartz grill. Борис сопел и возился в опилках. Когда началась блокада, его собирались съесть, но она отстояла…

Отстояла его право быть последним.

«Все у меня забрали, хотя бы его не забирайте».

Татьяна идет по проходу, несет кастрюлю с намешанными остатками – очистки, грибы, стебли, водоросли, одно парящее варево. С началом блокады все стало намного сложнее.

Иван кончился.

Оглоед сдох.

Кажется, ей даже удалось к этой мысли привыкнуть. Почему нет, ведь она железная. Она – стальная.

А Хозяин Туннелей все так же молчит в темноте перегонов, держит свое трубное дерево с кроной готовым к новым жертвам.

И ветер теребит шелестящие цветные ленточки.

«Он не вернется. Никогда».

А потом она слышит, что Иван живой. Что он на «Невском» кого-то за что-то там убивает. Что он убийца и маньяк, которого только из уважения к памяти павших не называли убийцей и маньяком – а теперь он воскрес и получит за свои преступления по полной.

Славно, да?

Ей кажется, что она сейчас обернется, а он стоит в проходе между клетками, прислонившись к ним плечом, и насмешливо улыбается.

Треснувшие губы. Крепкие руки.

И покой. Сейчас она обернется и увидит…

«Почему ты не пришел? – думает Таня. – Что тебе помешало?

Ты меня больше не любишь?

А у твоей любовницы наверху – у мертвой, пустой каменной земли, продутой всеми ветрами – разве нет больше дел, кроме как снова забирать тебе к себе?

Снежная королева, вот кто она.

Сырая невская земля.

Холодная завистливая сука».

* * *

Сазонов повертел шарик в ладонях. Пламя электрического фонаря отражалось в стеклянных боках. На стекле оставались жирные следы пальцев.

Что Иванядзе находил в этот игрушке?

Сазонов размахнулся и швырнул шарик в угол каморки. Хрясь! Разлетелись осколки. Брызги. Серебряные блестки плавают в лужице глицерина.

«То же будет и с ней. С твоей Таней, Иван».

Он встал. Пора одеваться. Церемония скоро начнется. Не хотелось бы пропустить приезд генерала. Сазонов скривил губы. «Старого кретина».

* * *

– Кто мой отец? – спросил Иван. – Я никогда не спрашивал, но…

Евпат поднял голову и внимательно посмотрел на него.

– Так и не рассказали тебе, значит? Генерал Мемов.

«Ты убьешь собственного отца». Иван кивнул: понятно. Вместо ожидаемого взрыва эмоций он почувствовал только пустоту.