Читать книгу "Черные Холмы - Дэн Симмонс"

Почти каждое утро, не позднее 4.30, даже в течение их «медового месяца», Паха Сапе нужно было встать, одеться, оседлать коня и отправиться в неблизкий путь на соседнее ранчо, принадлежащее какому-нибудь белому.

Рейн никогда не жаловалась. (Вспоминая об этом позднее, он не мог вспомнить ни одного случая, когда бы Рейн жаловалась.) Она всегда вставала вместе с ним в темноте, чтобы приготовить ему кофе и хороший завтрак, потом сделать ему обед, который он брал с собой в побитом старом сером судке — он пользовался им и по сей день. Обычно она готовила ему что-нибудь получше сэндвичей, но если это были сэндвичи, она всегда откусывала кусочек с уголка. Так она в середине дня напоминала ему о своей любви. Более чем три десятилетия спустя Паха Сапа все еще проверял уголки сэндвичей, которые ел, — устоявшаяся привычка тех немногих дней, когда он был любим.

Рейн и Паха Сапа были девственниками, когда после венчания вошли в протекающий маленький дом в Пайн-Риджской резервации. Это не удивило Паха Сапу, но спустя какое-то время, когда они стыдливо затронули эту тему, Рейн призналась: она поразилась, что Паха Сапа, которому в день их венчания было двадцать девять, «не имел прежде никакого опыта».

Это не было сетованием. Любовники обучались вместе и учили друг друга.

Паха Сапа сожалел только о том, что, приведя наконец невесту к брачной постели, он носил в себе воспоминания Шального Коня и порнографические монологи Длинного Волоса. Из этих двух людей, чьи воспоминания Паха Сапа против воли хранил в себе, Шальной Конь был более ласковым любовником (когда его соития совершались не ради простого удовлетворения голода), и в незаконных отношениях теперь уже мертвого воина с племянницей Красного Облака, Женщиной Черный Бизон (которая в то время была замужем за Нет Воды, а Шальной Конь формально, договорным браком, — хотя и не по-настоящему — был связан с недужной женщиной Черная Шаль), случались мгновения истинной нежности. Тогда как откровенные воспоминания Длинного Волоса (когда Паха Сапа, к своему несчастью, достаточно освоил английский и стал понимать, что бубнит этот внедрившийся в него призрак) были просто примерами самого тайного из того, что есть в человеческой жизни, — интимных отношений. Через эти непрошеные слова и образы Паха Сапа ощутил истинную и непреходящую любовь Кастера к его молодой красавице жене и искренне удивился этой супружеской паре и той сексуальной энергии, которую Либби привнесла в их брак.

Но Паха Сапа не хотел, чтобы чьи-то сексуальные истории смешивались с его собственными мягкими реминисценциями и мыслями, и ему довольно неплохо удавалось мысленно отгородиться от воспоминаний Шального Коня и не замечать полуночный бубнеж призрака Длинного Волоса.

Их весенняя поездка 1898 года в Черные холмы была первым случаем, когда Рейн и Паха Сапа оказались вместе вне резервации, если не считать тех страшных недель предыдущей осенью, когда он возил Рейн в Чикаго на эту жуткую операцию.

На операцию в Чикаго (преподобный Генри де Плашетт поехал с ними, потому что хирург был его близким другом) они отправились вскоре после того, как Рейн обнаружила уплотнение у себя на правой груди. (Только им двоим была известна правда: обнаружил это уплотнение Паха Сапа, когда целовал свою любимую.)

Доктор Комптон настоятельно рекомендовал удалить обе груди — такова была врачебная практика в те времена, хотя на левой груди Рейн никакой опухоли не прощупывалось, но, отвергнув — впервые — советы отца и мужа, Рейн отказалась. Они к тому времени были женаты уже почти четыре года, а она так и не забеременела, но Рейн была исполнена решимости родить ребенка. «Я смогу выкормить ребенка одной грудью, — прошептала она Паха Сапе за несколько минут до того, как ее увезли, чтобы дать хлороформ. — Та, что останется, она ближе к моему сердцу».

Операция вроде бы прошла успешно, опухоль была удалена целиком, и никаких других раковых образований не обнаружилось. Но операция стала для Рейн тяжелым испытанием. Она была слишком слаба, чтобы отправиться домой. Когда стало ясно, что его дочь на пути к выздоровлению, преподобный де Плашетт вернулся в свою церковь к прихожанам в Пайн-Ридже, но Паха Сапа остался еще на четыре недели со своей любимой в маленьком пансионе около больницы.

По-лакотски Чикаго давно называлось Сотоджу Отун Ваке, что приблизительно означало «Дымный город», но Паха Сапа думал, что город никогда еще не был таким темным, дымным, покрытым сажей, черным и ветреным, как в эти бесконечные ноябрьские и декабрьские недели, что он провел там со своей любимой. Из окна рядом с кроватью в пансионе открывался вид на склады и громадное депо, где день и ночь мельтешили паровозы, издавая оглушительные свистки. Неподалеку располагался скотный двор, и вонь оттуда лишь усиливала постоянную тошноту, которую испытывала Рейн от лекарств. Паха Сапа, не приняв предложения отца Рейн заплатить за все (священник после довольно безбедной жизни переживал трудные времена), взял денег взаймы в счет будущего жалованья у белого владельца ранчо Скотта Джеймса Донована, чтобы заплатить за комнату и стол. Медицинские счета он будет оплачивать следующие двадцать три года своей жизни.

И вот, когда они вернулись в агентство в день Рождества 1897 года (поезд задержался на один день, пока паровоз-снегоочиститель пробивался через сугробы высотой до двадцати футов к юго-западу от Пьера), даже неудобства Пайн-Риджа и их крохотный домик показались им прекрасными в белом снегу под голубым западным небом. Рейн сказала, что начинает жизнь заново и не позволит раку вернуться (позднее Паха Сапа думал, что годом ранее она, наверное, сказала бы, что Бог этого не допустит, но жена на его глазах становилась все критичнее по отношению к таким вещам. Она оставалась единственным учителем в резервации, каждое воскресенье управляла церковным хором, преподавала индейским детям в воскресной школе, а когда ее отец попросил Паха Сапу креститься, чтобы он мог разрешить их брак, не стала возражать или вмешиваться. Рейн по-прежнему ежедневно читала Библию. Но Паха Сапа безмолвно наблюдал за тем, как постепенно слабеет ее вера — по крайней мере, конкретная епископальная вера, которую проповедовал ее отец, — то же самое происходило и со здоровьем Рейн, которая так никогда полностью и не восстановилась после операции).

Но ее счастье и радость все же вернулись к ней. К весне 1898 года дом и душа Паха Сапы снова наполнились ее легким, быстрым смехом. Они планировали пристроить еще одну комнату к дому следующим летом, когда Паха Сапа расплатится с владельцем ранчо Донованом. В апреле, улыбаясь такой широкой улыбкой, какой Паха Сапа никогда у нее не видел, разве что в день свадьбы, Рейн сообщила, что беременна.

На Черные холмы в конце мая они поехали случайно.

По каким-то своим причинам владелец ранчо Донован вынужден был на два месяца уволить часть своих работников. Паха Сапа на это время не смог найти другой работы и помогал преподобному де Плашетту, делая мелкий ремонт в церкви, школе и старом доме, который все называли «пасторским». Занятия в школе закончились — они всегда заканчивались в третью неделю мая, поскольку дети были нужны родителям, чтобы работать, заниматься посадками и пасти скот на крошечных участках земли. Отцу Рейн пришлось вернуться в Бостон, чтобы уладить дела после смерти его старшего брата. Преподобный де Плашетт уехал на целый месяц — никак не меньше.