Читать книгу "Возвращение в Панджруд - Андрей Волос"

— Да ты что? — удивился Джафар. — В хороший день пришли! Это у нас исстари заведено. Значит, в доме ребенок родился. Если светлый огонь, легко родился, быстро к людям пришел. Если дымный...

— Вот сейчас дымный стал...

— Значит, роды трудные были. Но все, слава Господу, хорошо кончилось... Должен еще шестом махать с тряпицей... машет?

— Машет... орет что-то... слышите?

— Ну да, голосит... Оповещает сельчан. Мол, так и так, готовьте подарки. Приходите поздравлять нового человека...

Он замолчал, склонив голову. Потом неожиданно спросил:

— Шеравкан, ты видишь гору справа? Горбатая... на вершине, наверное, еще лежит снег.

— Ну да, — Шеравкан сощурился, разглядывая белые шапки, плывущие в пронзительно синем небе.

— Мы звали ее Собачьей горой... не знаю, почему... может быть, и сейчас ее так зовут. Я любил на нее смотреть. Правда, красивая?

Шеравкан пожал плечами.

— Красивая...

Джафар покивал.

Его охватила странная горечь.

Вот он вернулся... а здесь все как прежде. Молодые горы сияют белизной снегов.

Он — старик, а они по-прежнему молоды...

Когда уходил, он тоже был молод.

Он был молод и ослепительно чист: прозрачен и крепок, будто кристалл горного хрусталя.

Но жизнь оказалась крепче. Жизнь крепче всего на свете: крепче кварца, рубина... Даже крепче алмаза.

Жизнь оставила множество щербинок, сколов, сломов, раковин... и если теперь этот кристалл бросить в дорожную пыль, его уже не отличишь от булыжников...

Горечь, да.

В сущности, непростительная в его возрасте...

Он вздохнул.

— Ладно, что ж.... Ничего не поделаешь.

— Вы о чем? — спросил Шеравкан.

— Я? Я говорю: слава Аллаху — мы дома!.. Слышишь, Кармат?

И потрепал пса по загривку, как будто пытаясь внушить ему эту простую мысль.

* * *

И точно — когда они вошли в кишлак, то первое, о чем узнали, это что все, слава Аллаху, кончилось благополучно: как ни мучилась бедняжка Сангимо, как ни боялись за нее, а все же разрешилась, и счастливый отец Шодибек, от радости не помещающийся в собственную кожу, с самого утра счастливо горланит, созывая всех на угощение...

А теперь третий день шел дождь, и третий день они жили-поживали в одной из бесчисленных пристроек неохватного жилища старого дихкана Хакима — да отведет ему Господь самое светлое место в одном из своих чудных садов!.. Густое, слитное, медленное течение бездельного времени сладило на языке. Долго спали; проснувшись, никуда не спешили. Афсона и Зарина, шустрые невестки нынешнего владетеля Панджруда дихкана Афшина, раз по восемь на дню раскидывали дастархан, уставляя его самыми свежими яствами — и парным молоком, и кислым, и нынешним хлебом, и вчерашним, и сухим куртом, и размоченным, и тутовой похлебкой, и мучной, и вареной редькой, и печеной, и кинзой, и укропом, и черной травой, и фиолетовым базиликом, и просяной кашей, и пшеничной, и ячменной затирухой, и чечевичной, и тыквенным пирогом, и луковым, и вареным мясом, и жареным — так что Джафар уже к вечеру первого дня заявил, что, если это издевательство не прекратится, он зашьет себе рот сапожной дратвой. Дихкан Афшин то и дело к ним заглядывал. Первое время всякий раз не мог удержаться от слез, глядя на брата (долго считали, путались, остановились в конце концов на том, что двоюродные). Потом вроде попривык.

Третий день шел дождь, было сладко прислушиваться к тому, как вкрадчиво шуршит вода, стекая по соломенной крыше, как, погромыхивая, ворочается туча в сизом ущелье, как помыкивает скот в хлевах. Пахло хлебом, мокрой шерстью, огнем, трещавшим в очаге. И все, что происходило все эти три недели... да нет, уж почти четыре: вся их долгая дорога, все разговоры, все люди — да! чуть не забыл: буквы! — все это уже казалось медленно истаивающим в глазах мимолетным видением: вроде как посмотрел на пламя, зажмурился — и вот уже медленно гаснут под веками красные пятна... и только самые яркие из них еще долго отзываются в душе.

Вчера случилось то, чего Шеравкан не то чтобы ждал, не то чтобы был уверен, что случится, а просто, когда случилось, вовсе не удивился: как будто случившееся отвечало каким-то его тайным ожиданиям: явился знаток поэзии Санавбар.

Привела его Зарина: учитель, дескать, вас тут какой-то человек спрашивает...

Кармат взлаял. Шеравкан вышел глянуть. Положив лапы на плечи, пес жарко и радостно облизывал пришельца. Санавбар кряхтел и несмело отбивался.

— Здравствуйте, учитель, — горестно сказал он, войдя.

— Кто это? — спросил Джафар, вскидывая голову.

— Это Санавбар, — пояснил Шеравкан. — Он вернулся.

— О! — удивленно и весело сказал слепец. — Вот это да! Знаток поэзии! Декламатор “Калилы и Димны”! Слушайте, а мне вас не хватало.

— Не смейтесь, учитель, — тускло произнес Санавбар.

Выглядел он дурно: худ, бледен, мокрый насквозь.

— Вот, возьмите...

— Что такое?

— Санавбар кошелек отдает, — пояснил Шеравкан.

— Я ничего не потратил, — сказал Санавбар. — Тот динар, что вы мне сами дали, разменять не смог. Обратно положил... А все остальное как было. Я считал — сорок девять. Там еще записка... Прочесть?

— Записку-то? — переспросил Джафар. — А зачем? Пускай Шеравкан прочтет.

Санавбар изумленно заморгал, а Шеравкан задохнулся.

Несомненно, настала минута торжества, и было страшно испортить ее.

Кто писал?.. а вдруг не разобрать ничего?.. Он-то по хорошим прописям учился. Джафар в одном кишлачке попросил тамошнего муллу-каллиграфа написать на листе две суры... а тут что? Он в жизни своей ничего, кроме этих двух сур, за время их странствий намертво впечатавшихся в сознание, не читал!

Пальцы дрожали. Вынул, развернул. Вязь прыгала в глаза, строки путались одна с другой.

— Не волнуйся, — мягко сказал слепец. — Читай спокойно.

— Здравствуй, брат! — хрипло сказал Шеравкан.

И то, что он понял первые буквы, написанные чужим, неведомым ему человеком, то, что буквы несли простой и ясный смысл, который сразу, без сопротивления и упрямства, без никчемных упирательств и тягомотных догадок, открылся ему, наполнило его восторгом и уверенностью.

— Здравствуй, брат! — повторил он. — Я горюю о твоем несчастье. Все это время я прятался в Бухаре. Теперь грозит опасность. Меня ищут. Я вынужден уйти в Хиву. Как только смогу, приеду в Панджруд. Очень многих нет теперь с нами. Слышал, что и твой Муслим погиб. В Бухаре страшное время. Я обязательно найду тебя. Прощай, брат. Молюсь за твое благополучие...

— Вот как, — пробормотал слепой. — Так это от Шейзара!.. Бедный Муслим.