Читать книгу "Единственная наследница - Звева Казати Модиньяни"

Захлопнув крышку часов, она положила их в карман джемпера. Часы эти для нее были нечто большим, чем семейная реликвия. Они были частью самого Чезаре Больдрани. И, притронувшись, как это делал отец, к кармашку с часами, она почувствовала себя не такой одинокой, точно отец был где-то рядом.

Глава 2

– Это верно, – подтвердил Пациенца. – У министра петля на шее. Он чувствует, что кто-то уже затянул веревку, вот и лягается наугад.

– Не совсем наугад, – уточнила Анна. – Он лягнул меня прямо в зубы этой распроклятой историей с отцовством.

Пациенца, как это часто случается с мужчинами, которые в молодости не были красивыми, в семьдесят лет приобрел внушительную внешность патриарха. Мягкие, выбеленные сединой волосы и такие же седые брови придавали его смуглому арабскому лицу чрезвычайное достоинство.

– Все кончится ничем, вот увидишь, – с уверенностью предсказал он.

– Для нас или для министра? – пошутила Анна.

– Предоставь это естественному ходу событий, – посоветовал Пациенца. – Не нужно заботиться о том, что уладится само по себе.

Он держал во рту незажженную сигарету, как часто делал теперь, когда бросил курить. С некоторых пор он стал тщательно следить за своим здоровьем, следуя всем предписаниям врачей. Он занимался йогой и жил в фактическом браке с индийской целительницей, знатоком всяких чудодейственных трав и снадобий.

– Да, я слишком нервничаю последнее время. Наверное, рана еще свежа, – сказала Анна, подразумевая недавнюю утрату отца. – Мне нужно немного отвлечься от всего.

– Мы все в этом нуждаемся, – признался адвокат. – И мне в моем возрасте не мешало бы отдохнуть.

– А вместо этого ты должен терпеть такую приставалу, как я, – шутливо закончила его мысль она.

– Мне платят за это, – махнул он рукой. – И, кроме того, у меня есть моральное обязательство опекать тебя перед этой стаей изголодавшихся волков, которые точат зубы на наследство Больдрани.

– И в самом деле, – призналась Анна. – Я не очень-то разбираюсь в делах, которые встали передо мной. Финансы, политика, бизнес. А тут еще эта история с отцовством, которая преследует меня, как проклятие. – Она сожалела о Рио, о своей квартире на Пятой Авеню в Нью-Йорке, где можно было жить месяцами, ни о чем не заботясь, при жизни отца.

– Власть и богатство требуют огромного напряжения, – сказал Пациенца. – Быть могущественным не значит быть счастливым. Власть – это наркотик, болезнь. Счастье и власть никогда не были синонимами. В первобытном обществе вождь расплачивался собственной жизнью за свои ошибки, но и сегодня тому, кто стремится к могуществу, приходится дорого за это платить.

– Ты хочешь запугать меня? – спросила Анна.

– Нет. Я просто хочу объяснить тебе одну вещь, которую сам усвоил.

– А у меня такое впечатление, что ты хочешь отговорить меня продолжать дело отца, – сказала Анна, в то время как он наливал себе дистиллированной воды из мензурки в специально предназначенный для этого хрустальный бокал. Наступило время чудодейственных капель. С величайшей тщательностью Пациенца накапал их ровно тринадцать в бокал.

– Нет. Но мой долг – не лгать тебе. Хотя это и не означает, что я говорю тебе всю правду. – Он прикрыл глаза и благоговейно выпил содержимое бокала.

– Вкусно? – спросила Анна с невольной гримасой.

– Амброзия, – с мистической улыбкой кивнул Пациенца. – Гипоталамус, который здесь в мозгу, – пояснил он, дотронувшись до головы, – регистрирует ощущения радости или неблагополучия и передает их гипофизу, который заведует гормонами. Если нам хорошо, то радость передается клеткам, если плохо – они угнетены. Когда мы несчастны, то каждую секунду вызываем распад у себя в организме.

– Но разве ты угнетен? – сказала Анна, удивленная рассуждениями Пациенцы.

– Я частенько бывал в жизни несчастен, – со вздохом проговорил он. – Хоть и занимался делом, которое мне, в общем-то, нравится. Каждый человек должен любить то, что он делает. Именно это я и хотел сказать тебе. Можно быть счастливым, будучи садовником или мошенником, но, если делаешь что-то против своей воли, жизнь становится тяжелым бременем. И тогда ей сопутствуют страх, болезни и смерть.

Анна взглянула на него с любовью и признательностью.

– Ты мудрец, – сказала она. – Что бы я делала без тебя?

За окнами бледное зимнее солнце пробивалось сквозь пелену тумана.

– Да ну, – отшутился он. – Согласно индийской философии, мы черпаем энергию главным образом из состояния довольства собой. Я просто стараюсь помочь природе. А вот ты по-прежнему озабочена.

– Да, – не стала отрицать она. – У меня нет уверенности, что министр укрощен.

– Пустяки. Пусть болтает что хочет. – Пациенца, казалось, не придавал значения этому делу.

– Но все это затрагивает мое имя и честь отца. Ты думаешь, он не пойдет до конца?

– Он блефует. – Жестом руки Пациенца словно бы отбросил эту тему.

– А если я тебе скажу, что он прав? – задала вопрос она.

– Ты дочь Чезаре, – пристукнул он ладонью по столу, на миг утратив присущее ему спокойствие. – Ты единственная дочь Чезаре Больдрани, и никто не может доказать обратное.

И тут Анна решилась открыться старому другу.

– Он не лжет, Пациенца, – заявила она. – Мама мне призналась в этом перед смертью. Мой отец – Немезио.

– Ах, эта Мария, – сказал он, мягко улыбаясь. – Если она что-то забивала себе в голову… Были две цели, которые она поставила перед собой: возвести тебя на вершину империи Больдрани и заставить склониться перед собой создателя этой империи. Мария, если ты хочешь знать это, единственный в мире человек, который заставил старика плакать.

– Нет, моя мать не лгала, – настаивала Анна. – У нее была ясная память. Уже десять лет, как я ношу в себе эту тайну. И если сказать откровенно, она никогда меня особенно не тяготила. Я убеждена, что отцовство – не биологический факт. Мой отец – Чезаре Больдрани, и я любила его как отца. Он меня вырастил, и я знала, что буду носить его имя, еще прежде, чем познакомилась с ним. Мама меня вырастила с этим культом Больдрани. Я испытывала к нему любовь и преданность дочери, он всегда был рядом со мной. А Немезио оставался для меня просто симпатичным человеком, который был какое-то время мужем моей матери. И отцом Джулио. Когда мама открыла мне свою великую тайну, я не была потрясена. Моя кровь осталась ко всему этому глуха. Но теперь, когда эта история может сделаться достоянием общественности, я не могу оставаться спокойной.

Пациенца нахмурился, и его смуглое арабское лицо сделалось суровым.

– Я не знаю, что тебе сказала Мария, – решительно возразил он, – но я уверен, что ты дочь Чезаре Больдрани. Немезио Милькович здесь ни при чем. Что же касается министра, то он, самое большое, владеет двумя-тремя письмами, которым больше сорока лет и которые ни черта не доказывают.