Читать книгу "Воспоминания торговцев картинами - Амбруаз Воллар"

Наши швейцарские соседи превосходно разбираются в винах. Кроме высоко ценимых в стране марочных вин, они отдают должное и французским сортам. Ах, какой же полезной пропагандой служат для нас наши вина! Наряду с литературой и живописью они всегда были нашими самыми уважаемыми «послами» за рубежом.

В Цюрихе я обнаружил в себе дар заклинателя птиц. Прохаживаясь по набережным города, я заметил ворона, сидевшего среди ветвей платана. Мне почудилось, что птица глядит на меня так, словно узнает меня. Ткнув своей тростью в ее сторону и раздвинув листву, я крикнул: «Милый ворон!» Птица приблизилась, перелетая с ветки на ветку, и принялась покусывать кончик трости. Я был изумлен. По возвращении в гостиницу я рассказал о вороне, которого мне удалось приручить. «А! – воскликнул хозяин гостиницы. – Это, наверное, ворон работника рыбоохраны. Он не пропускает ни одного прохожего».

В Цюрихе со мной произошло нечто такое, что озадачило меня в еще большей степени.

Через открытое окно я заметил в дальнем углу сада крохотный прудик, в нем отражались ветви ближайших деревьев, на которых, когда наступал рассвет, усаживались стаи птиц. Я даже усвоил привычку вставать в это время с постели, чтобы посмотреть, как они проносятся над водой, чиркая по ней крыльями, в поисках какой-нибудь утренней добычи.

Но однажды пруд куда-то исчез.

Я вызвал звонком гарсона.

– Скажите, ведь в глубине сада находился пруд? – спросил я.

– Пруд? Но здесь, мсье, никогда не было никакого пруда! Клянусь вам! Уборка сада поручена мне.

Выйдя из номера и испытывая некоторую тревогу за свое психическое состояние, я, встретив в салоне гостиницы одного приятеля, рассказал ему об этом.

– Ты помнишь, – сказал я, – небольшой и такой красивый пруд, который я показывал тебе из своего номера?..

– Да. Ну и что?

– Он исчез… прямо-таки испарился… Мало того, гарсон посмотрел на меня как на сумасшедшего, когда я спросил, что с этим прудом стало.

– Давай поднимемся к тебе.

Едва мы вошли в номер – а окно было открыто, – друг воскликнул:

– Вот тебе раз! Что ты мне рассказываешь? Этот прудик на своем месте…

– И правда!.. Но что все это означает?

– Вы продолжаете искать свой бассейн? – спросил гарсон, который в этот момент принес для меня почту.

– Уже не ищу. Он вернулся. Посмотрите сами.

– Ах, вот что вы принимали за пруд! Но это же зеркало, покрывающее стол, на котором подают чай одной английской семье. Сегодня утром его не стали выносить, потому что англичане завтракали в номере…

* * *

Некоторое время спустя я поехал в Испанию. Два знаменитых Атенеума Мадрида и Барселоны[78] обратились ко мне с просьбой рассказать о Ренуаре и Сезанне.

После того как пересекаешь границу, Испания производит впечатление опустошенной страны. Это поражало и Ренуара. «Однако испанцы живут не при Республике, – говорил он мне. – Этот режим ухитрился извести деревья в лесу, птиц в небе, зайцев в поле, рыбу в реке… Зато у испанцев есть козы, которые разоряют все».

В Париже мне говорили: «Вы едете в Испанию? Это самая грязная страна в Европе». Однако Испания, возможно, единственная страна, где на улице можно в полной безопасности пить из стакана, предназначенного для общего пользования: выпив воды, вы ставите его обратно под кран колонки. Помню, как однажды, войдя в кондитерскую, я показал пальцем на одно из пирожных, выставленных в витрине. Но продавщица резким движением опустила мою руку, сказав при этом: «О мсье, если прохожие увидят с улицы, как вы показываете на это пирожное пальцем, они могут подумать, что вы дотрагивались до него рукой». Сказав это, молоденькая продавщица взяла пирожное при помощи длинного металлического пинцета и, подавая его мне на тарелке, чуть отвела голову в сторону, чтобы на него не дышать. Я вспомнил, что читал когда-то о рабах, которые обслуживали карфагенян за столом, – они надевали повязки, прикрывающие нос и рот.

Прибыв в Барселону, я не преминул нанести визит генеральному консулу Франции. Меня сопровождали президент Ассоциации молодых художников и член Атенеума. Я вручил консулу письмо из отдела пропаганды, в котором меня ему рекомендовали.

– Еще одна лекция! – воскликнул консул. – Если я ее разрешу…

– Но, – перебил его один из сопровождавших меня испанцев, – мы пришли не затем, чтобы просить у вас разрешения на проведение лекции, господин генеральный консул; мы пришли для того, чтобы пригласить вас ее послушать…

Впрочем, послушать ее он не пришел.

После лекции (я говорил в основном о Ренуаре как о человеке) Ассоциация молодых художников, к которой присоединились члены Атенеума, решила послать Ренуару обращение: его авторы заверяли живописца в том, что для них было «счастьем почувствовать себя на несколько мгновений рядом с мастером». Чтобы их телеграмма дошла до адресата, они прибегли к помощи генерального консула, ибо, по их мнению, он был тем французом, который лучше всего подходил на роль посредника между ними и художником. Но только через три месяца из сообщения в «Пти Нисуа» Ренуар узнал о существовании этой телеграммы, которая так и не дошла до него. Я навел справки и узнал, что она даже не была отправлена!

Потом я направился в Мадрид, где удостоился самого теплого приема у посла, к которому пришел с рекомендательным письмом. Весьма учтиво он посетовал на то, что дела не позволяют ему послушать лекцию о художнике, вызывающем его восхищение. Впрочем, он стал жертвой недоразумения. В самом деле, я вскоре понял, что посол перепутал Ренуара-живописца с Ренуаром-рисовальщиком. Однако его отсутствие не отразилось на моей лекции: благодаря известности Ренуара мадридская аудитория приняла меня благосклонно.

* * *

По окончании войны мне представился случай побывать в Эльзасе. Я ехал туда, испытывая величайшее любопытство, поскольку в памяти сохранялись пленившие мое воображение в юности повести Эркманна-Шатриана, с описанными в них прекрасными девушками, которые заплетали свои светлые волосы в длинные косички, и гнездами аистов на крышах домов. Каково же было мое разочарование, когда я увидел, что большинство молодых эльзасок, как и всюду теперь, носили короткие прически, а что касается аистов, то они, как мне объяснили, находились в это время в Египте.

Из Эльзаса я отправился в Висбаден, собираясь открыть там галерею современного искусства. Я приехал в город, поражавший своей исключительной чистотой и необыкновенно гостеприимными жителями, – город, где многое напоминало мне старую Францию.

Я словно бы перенесся в свое детство: стены квартир были обклеены обоями в стиле Луи-Филиппа – круглые букетики в веночках из папоротника, – а у кондитеров можно было увидеть коробки драже, украшенные сюжетами Ватто, которые отыщешь разве что в старинных парижских домах, таких как Сеньо или «Маркиза де Севинье». Прогуливаясь однажды по парку, я увидел старика с красивой седой бородой, он вел под руку даму, на которой было платье с фижмами. Перед ними чинно шагали двое детей: девочка несла куклу, мальчик – серсо… А можно ли забыть Висбаден в дни больших религиозных праздников? Какие красивые процессии с хоругвями шествовали по дорогам, на которые отбрасывали тени вишневые деревья, отягощенные плодами! И какой необыкновенной честностью отличаются эти рейнцы! Я подошел к молодому человеку, устроившемуся под одним из придорожных вишневых деревьев, и протянул ему пятифранковую бумажку, прося его разрешить нам сорвать немного ягод. Отказываясь взять деньги, он сказал: «Это дерево принадлежит не мне».