Читать книгу "Мировая история в легендах и мифах - Карина Кокрэлл"

— Не пялься, генуэзец. Мне просто повезло меньше, тебе — больше.

Христофор пожал плечами и отвернулся, но «Смерть» не собирался от него отставать.

— Так, говоришь, ты — навигадор? — Авраам посмотрел на Христофора недоверчиво.

Христофор заметил: это слово Авраам произнес почти с благоговением.

Он кивнул.

— Не врешь?

— Я ходил от Сеуты до Бристоля чаще, чем ты надевал свой заляпанный саван, — ответил Христофор с обидой.

— А заплывал ли ты за мыс Бохадор? — выдохнул Авраам, не обратив внимания на резкость.

Да, они проходили этот пользующийся у моряков дурной славой мыс два раза — на пути в Эльмину и на обратном пути к португальским берегам.

— Дважды, — честно ответил Христофор.

Авраам вдруг поднялся — неожиданно ловко для хромого. И поманил его за собой «хорошей» рукой, произнеся загадочную фразу:

— Пойдем. Пока еще светло.

Он явно направился к двум распряженным и пасущимся неподалеку мулам. Христофор торопливо обтер с губ и рук кроличий жир какой-то ветошью, которую ему услужливо подала Габриела, и пошел за ковылявшим по-утиному «коллегой». Бернардо посмотрел на Авраама вопросительно, но тот ответил ему взглядом, который почему-то сразу успокоил «прокуратора».

Мулы, тяжело вздыхая, устало переставляли копыта по меловой пустынной дороге. Дорога шла на холм между высоких кустарников, ветер становился все сильнее, запахло морем.

Неожиданно кустарник кончился. Перед ними, словно палуба гигантской каравеллы, далеко уходил в море продуваемый всеми ветрами полуостров, оканчивающийся мысом, и это еще более усиливало сходство с кораблем. Простор ворвался в глаза, словно они только сейчас прозрели. Внизу напряженно, задиристо рокотало море, угрожая в любую минуту взбеситься еще сильнее. Словно пытаясь куда-то успеть до темноты, по светлому ветреному небу наперегонки неслись багровые облака. Очень далеко, на гигантской «палубе» пустынного полуострова, печально белели остатки крепостных стен, какие-то каменные развалины, высился маяк. Ветер здесь пробирал до костей.

Седоки спешились. Мулы, осмотревшись на новом месте, опустили головы, пытаясь отыскать хотя бы чахлую траву, что было непросто: даже трава здесь почти не росла.

— Мыс Сан-Винсенте, — заключил Христофор, вспомнив портоланы этих берегов. Ему вдруг показалось, что все это он уже где-то видел…

— Это и есть Сагреш[254]. Сагреш самого Энрике Навигадбра[255]! — крикнул Авраам, пытаясь перекричать ветер и море.

Христофор не верил своим глазам. Сагреш, о котором моряки рассказывали столько легенд?!

— Я ведь родился здесь, вон там — видишь остаток стены слева от крепости? — был наш дом. Все умерли и похоронены здесь. И мать, и мой отец, картограф Иегуда.

— Картограф Крескес?! — Христофор сам не раз прокладывал курс по его точным, подробным портоланам атлантических берегов и африканского побережья, а продавцы в Лиссабоне всегда драли за копии карт Крескеса втридорога.

Половина лица Авраама, словно назло неподвижной другой половине, расплылась в счастливой, гордой улыбке. Остатки его редких волос безжалостно трепал ветер.

— Он самый! Каждый год, где бы ни кочевал, я стараюсь побывать здесь, на их могилах. Моему отцу выпало счастье быть картографом самого принца Энрике.

Ветер завывал так, что им приходилось почти кричать, чтобы слышать друг друга.

— Запомни, навигатор… — крикнул Авраам, — мы сейчас стоим у разбитой скорлупы огромного яйца. Вот из этой скорлупы, — обвел он здоровой рукой все известняковые развалины вдалеке и маяк, — и вылупилось все: лучшие в мире портоланы, лучшие астролябии и квадранты, первая каравелла! Отсюда вылупился лиссабонский порт со всем его лесом мачт! Лучшие навигаторы мира вышли из во-он оттуда — Villa do Infante — Школы принца Энрике в Сагреше. Здесь впервые замыслили неслыханное — плыть к страшному африканскому мысу Бохадор, за которым — так долго верили все — Предел Мира и Море Тьмы, поглощающее людей без следа. Я был тогда совсем мальчишкой. Принц Энрике говорил: «За мысом Бохадор — не море Тьмы, там — море Нашего Страха». И еще говорил он, и это любили повторять в его Школе: «Доплывешь куда угодно и вернешься живым, если умеешь завязать глаза своему страху и если есть у тебя добрый…»

— «…добрый корабль, вдоволь пресной воды, бакалао и веры!» — закончил Христофор. — Эти слова Энрике Нави-гадора знают все португальские моряки от Азор до Африки!

Авраам обрадовался так, что задвигалась, кажется, даже мертвая, неподвижная половина его лица.

— И видишь, принц Энрике был прав: теперь корабли заплывают за мыс Бохадор каждый день! Так какого цвета там вода, и кипит ли она, как в адских котлах?

— Вода там синяя, как везде! — крикнул со смехом Христофор. — И «кипит», только когда к мысу подходит много тунцов.

— Вот видишь! Страх делает невозможным выполнимые вещи. Даже поговорку сложили: «Quern quer passar alem do Bojador, Tern que passar alem da dor»[256]. Отец говорил мне, как горд он был — принадлежать настоящему братству людей. Принц Энрике не различал, безродный ты или знатный, богатый или нищий, еврей, мавр, араб, скандинав, немец, англичанин — если только ты знал небесные светила, течения, ветра или умел строить каравеллы и, главное, — имел тягу к непознанному, что пересиливает даже страх! Здесь взяли за основу арабский и северный корабли и построили первую каравеллу, я тоже тогда с утра до ночи пропадал на верфи. Смотри, там!

Темнело стремительно, но еще достаточно было света, чтобы увидеть у берега что-то вроде остатков заброшенной верфи. И темный маяк рядом. У Христофора опять на мгновение возникло чувство, что все это он уже где-то видел…

— Маяк «живой»? — крикнул он.

Авраам таинственно улыбнулся и прокричал весело:

— Не знаю! До сих пор жил на этом маяке последний, кто остался от Сагрешской школы, очень знаменитый когда-то человек. Теперь, конечно, всеми забытый: капитан Эаниш. Он первый на своем корабле и обогнул тот заколдованный мыс! И выиграл пари! До сих пор он поддерживал здесь огонь, хотя, когда я видел его в последний раз, он выглядел совсем иссохшим от старости! Если он умер, тогда — некому.

Они замерли, глядя на маяк. Башня оставалась темной. Христофор загадал: если появится огонь, значит, все будет хорошо! Что именно «хорошо» — он и сам бы не объяснил. Темнота уверенно заползла в зияющий верх башни, словно в широко открытый рот.