Читать книгу "Пьер, или Двусмысленности - Герман Мелвилл"

«Я мог выпить много вина, и это принесло мне неслыханную пользу»[186]. Ах, глупцы! Думать, что, если заставить свое тело голодать, это обогатит твою душу! Разве полнеет какой-то бык оттого, что какой-то худой лис голодает в зимнем лесу? И не болтайте о том, что презираете свое тело, пока вы все еще растираете его массажной щеткой! Самые красивые дома заботливо убирают внутри, а их внешние стены спокойно оставляют пылиться и коптиться. Питайся мясом – и тогда обретешь разум. Не все мели, что на мельницу привезли, оставь мешок зерна про запас.

Это был продолжительный, обступавший его со всех сторон пример тех несчастных парней – обитателей Апостолов, кои в тот период его попыток совершенствования и личного роста ввели в заблуждение Пьера своей Философией Массажных Щеток и почти что соблазнили его своей Диалектикой Яблочных Очисток. Ибо все длинные внутренние дворы, коридоры и многочисленные комнаты Апостолов были усеяны хвостиками от яблок, косточками от чернослива и скорлупой орехов. Жильцы прохаживались туда-сюда, хрипло бормоча сквозь зубы о категориях Канта, и губы их были сухими и побелевшими, как у любого мельника, от налипших крошек крекера. Переключатель на холодную воду был самым желательным для их общих комнат, в их великом воображаемом Синедрионе под председательством одного из представителей Плотина Плинлиммона, где в огромной бутылке Адамова эля[187] и корзине с бушелем[188] крекеров заключалось все их пиршество. Кусочки сыра нередко выпадали из их карманов, да старые лоснящиеся яблочные очистки, за недосмотром, сыпались градом всякий раз, когда они вытаскивали оттуда свою рукопись, чтобы прочесть вам. Некоторые были искусны в выборе марки воды; и в трех стеклянных графинах, поставленных перед вами, была речная вода из Фэрмонта[189], Кротона[190] и Кочайчуата[191]: они держались мнения, что вода из реки Кротон – самая крепкая, вода из Фэрмонта – слабый тоник, и вода озера Кочайчуат имеет самую слабую крепость и меньше всего опьяняет. Отведайте немного Кротона, уважаемый сэр! Подбодрите себя Фэрмонтом! Почему кончился этот Кочайчуат? И, говоря так, сии философы, сидя за столами, передавали по кругу то, что считали своим портвейном, шерри и кларетом[192].

Некоторые из них пошли дальше и не принимали простую ванну, считая воду слишком грубым элементом; и посему они устраивали себе паровую баню да насыщали паром свои бедные легкие каждое утро. Дым, коим курились их макушки и который коптил страницы их трудов, формировался из тех дымков, кои текли струйками от их дверных порогов и из их окон. Иные не могли присесть утром, пока не примут паровую ванну снаружи и после не прополощут основательно свои внутренности пятью бокалами холодного Кротона. Они были словно пожарные ведра, честно наполняемые водой; и если бы они, стоя в одной цепочке, непрерывно передавали воду, переливая ее из одного в другое, то великий пожар 1835 года[193] был бы куда менее распространенным и страшным.

Ах вы, бедные худые щепки! Вы, несчастные, пропитанные насквозь водой да паром! Разве ваша аскетичная судьба недостаточно еще полоскала да иссушала вас, что вы до сих пор волочите за собой шланг и заливаете холодным кротоном себя и весь мир? А! соедините ваш шлнаг с большой бочкой старой доброй мадеры! Дайте миру какого-нибудь игристого вина! Смотрите, смотрите, уже испокон веку две трети его праздно утекает в землю!

II

Побледнев еще больше и с посиневшими губами, Пьер уселся за свою письменную доску.

Но разве Пьер упаковывал почту для Санкт-Петербурга этим утром? Поверх ботинок он надел мокасины, поверх своего обычного пальто он набросил сюртук и сверху сюртука – пальто Изабелл. Он придвинулся к письменной доске, и при этой его попытке любящая Изабелл осторожно подтолкнула стул ближе к доске, поскольку он был так укутан, что едва ли мог двигаться самостоятельно. Вошла Дэлли с горячими кирпичами из печи, и Изабелл и она с преданной заботой завернули эти импровизированные грелки в складки старого голубого пальто, военный мундир деда Пьера, и заботливо положили оба кирпича ему под ноги и на ноги, но подложив под ноги тот, что погорячее. Затем Дэлли принесла еще один горячий кирпич и положила его под чернильницу, чтобы чернила не смерзались. Затем Изабелл придвинула к нему поближе походную кровать, на коей лежали две или три книги, к коим он, возможно, мог обратиться в этот день, один или два крекера, небольшая емкость с водой, чистая салфетка и миска. Потом Изабелла положила на доску, у локтя Пьера, палку с крюком на конце. Пьер что, обратился в пастуха, епископа или калеку? Нет, но он, в сущности, довел себя до жалкого состояния последнего. С помощью палки с изогнутым концом Пьер, который не мог встать без того, чтобы не разрушить все свои утепляющие укрепления да не напустить ледяного воздуха себе в самое нутро… Пьеру, если он останется в одиночестве, может случиться так, что понадобится то, до чего он не сможет дотянуться рукой, и тогда палка с крюком сможет подцепить это да притянуть к нему ближе.

Пьер медленно осматривается кругом, все выглядит как надо; он смотрит с благодарным, меланхоличным удовлетворением на Изабелл, ее глаза наполняются слезами, но она прячет их, подойдя к нему очень близко, наклоняется и целует его в лоб. Это ее губы оставляют там горячую влагу, а не слезы. Она говорит:

– Думаю, я могу теперь идти, Пьер. Не надо, не надо так же долго работать и сегодня. Я проведаю тебя в полпятого. Ты не должен напрягать свои глаза в сумерках.