Читать книгу "Лорд Байрон. Заложник страсти - Лесли Марчанд"

Однако Трелони не был столь оптимистичен: «На следующее утро после нашего прибытия толпа свирепых сулиотов появилась на палубе, привлеченная деньгами Байрона. Слуга Лега, истинный скряга, охранял ящик с деньгами, как пес. Наш коренастый шкипер предложил вышвырнуть сулиотов за борт. Байрон с радостным лицом появился на палубе, довольный дикарскими повадками сулиотов и их дикими одеяниями, и пообещал им больше, чем следовало бы. Днем и ночью они ходили за ним по пятам, как стая шакалов, пока он не попал в ловушку, как загнанный лев…»

Среди англичан, с которыми Байрон завязал дружбу, был доктор Генри Мьюр, санитарный врач в Аргостоли. Мьюр познакомил его с серьезным врачом Джеймсом Кеннеди, который долгие часы пытался обратить в христианство почитателя Вольтера и мнимого главу «сатанинской школы» поэзии. Кеннеди пригласил в свой дом других англичан и намеревался продемонстрировать перед ними истинность христианской веры.

Байрон почти со священным трепетом преклонялся перед истинно верующим человеком. Хотя он был достаточно упрям, чтобы отвергнуть религиозное ханжество и слабые убеждения ученых богословов, он не был прожженным скептиком. Он слишком глубоко верил в тайный смысл жизни и Вселенной, чтобы спокойно существовать с полным отрицанием в душе. Он пытался разрешить богословские и философские проблемы в «Каине», «Небе и земле» и «Дон Жуане» с любопытством исследователя скрытых тайн и пришел к выводу, что с трепетом разрешать тайны Вселенной намного увлекательнее, чем просто опровергать их. Хотя Байрон не хотел отказаться от размышлений на запретные темы и продолжал язвительно смеяться над лицемерием, его слегка задевал тот факт, что соотечественники считают его безбожником. Позднее он говорил Кеннеди, что ему не нравится название «безбожник»: «Это холодное и жестокое слово».

Байрон целый час терпеливо выслушивал доказательства Кеннеди, а потом стал прерывать его замечаниями и вопросами. Поэт продемонстрировал знание Библии, что удивило Кеннеди и его гостей. «Его светлость спросил меня, – вспоминал Кеннеди, – не думаю ли я, что в мире до принятия христианства было меньше войн и казней, убийств, несчастий и зла». Взятое Кеннеди из Писания упоминание о сходстве гончара и глины заставило Байрона сказать, что «он бы обязательно заметил гончару, если бы был разбитым горшком: «Почему ты так обращаешься со мной?»

В ожидании писем с материка Байрон решил посетить Итаку, соседний остров, который он связывал с Одиссеем Гомера. Со времени своего прибытия он не получал вестей из Англии и Италии. Накануне отъезда Байрон написал Барри: «О греках не буду говорить ничего, пока не появится возможность сказать лучше, и добавлю, что я по-прежнему полон надежд…»

Компания, состоящая из Байрона, Трелони, графа Гамбы, доктора Бруно, Брауна и нескольких слуг, поднялась на рассвете 11 августа и под палящими лучами солнца совершила девятичасовой переезд на мулах. Это было утомительное путешествие, но Байрон был рад, потому что трудности напомнили ему о юношеских скитаниях по Греции. Они вышли из Санта-Евфимии в узкий пролив, разделяющий острова, в открытой четырехвесельной лодке и к вечеру причалили на скалистом берегу маленькой Итаки, чьи две гористые части соединены перешейком. На острове им никто не встретился, и Байрон весело предложил провести ночь в пещерах на берегу, однако Гамба нашел дом купца из Триеста, который гостеприимно предложил им ночлег. На следующий день их встретил капитан Нокс, английский губернатор Вати, столицы острова.

Байрон был в прекрасном настроении. После обеда в доме губернатора он завязал разговор с незнакомым англичанином Томасом Смитом и без всякого смущения обсуждал свои произведения, леди Байрон и Аду. Насчет греков, говорил он, его мнение осталось неизменным. «Я знаю их так же хорошо, как другие, но не стоит быть слишком суровыми к людям, которые с нашей помощью сделают благое дело, потому что, видит Бог, мы делаем так мало добра в этом мире».

На следующий день путешественники направились к так называемому источнику Аретузы, гроту и ручью в нескольких милях к югу от Вати, а еще через день в «Школу Гомера» в северной части острова. На четвертый день они отправились в обратный путь на Кефалонию. Перед отъездом Байрон, пораженный бедственным положением многих беженцев, которых война вырвала из родных мест, стал членом фонда помощи этим людям. Позднее он переправил на Кефалонию семью мореотов, прежде богатых людей из города Патры, а теперь испытывающих сильную нужду, и обеспечил их жильем и всем необходимым. Это была семья Халандрицанос.

В ожидании лодки Байрон демонстрировал перед собравшимися свое умение плавать. Путешествие в лодке под палящим солнцем и знатный ужин в Санта-Евфимии после приезда пагубно повлияли на слабое здоровье Байрона. Когда с наступлением темноты они приехали в монастырь на вершине горы недалеко от Самоса, где должны были провести ночь, с Байроном случился припадок, и он почти лишился рассудка. Когда аббат произносил приветственную речь, Байрон схватил лампу и крикнул: «Моя голова горит! Неужели никто не избавит меня от этого безумца?» – и бросился вон. Доктор Бруно и Трелони пытались успокоить его. Он отказался от лекарств, угрожал всякому подходившему к нему и рвал постельное белье и одежду, как безумный. Наконец Гамильтон Браун убедил его принять «успокоительные пилюли» доктора Бруно. После этого с «каким-то младенческим глупым лепетом» он лег и уснул.

Поздно утром Байрон проснулся вполне спокойным и при расставании был отменно вежлив с аббатом. Во время путешествия через горы к Аргостоли Смит заметил, что «Байрон был в превосходном настроении, громко напевал мелодии Мура и обрывки известных песен…».

Из Англии и Италии по-прежнему не было вестей. Будущее Байрона оставалось неясным, и он с легкостью вернулся к прежним привычкам: ездил верхом, плавал и обедал с полковником Нейпиром и другими жителями Аргостоли. Пьетро написал сестре письмо, чтобы успокоить ее и рассказать о приятном путешествии на Итаку. Байрон добавил свою обычную приписку на английском. Он уже позабыл о своей жизни в Италии, и ему было нелегко и странно вспоминать о своей возлюбленной.

От веселой жизни на острове Байрона временно отвлекло 22 августа письмо от Марко Боцариса, вождя сулиотов, который со своим маленьким отрядом помогал сдерживать наступление турок в горных долинах близ Миссолонги. «Пусть ничто не помешает вам приехать в эту область Греции, – писал он. Бесчисленные враги угрожают нам, но с Божьей помощью и помощью вашей светлости мы окажем им достойное сопротивление». Но пришедшее через несколько дней сообщение о смерти Боцариса, одного из самых честных греческих патриотов, положило конец намерениям Байрона немедленно направиться на материк.

Вскоре к поэту полетели прошения от всевозможных греческих партий, преследующие своекорыстные цели, и от отдельных людей, надеявшихся заполучить часть денег Байрона. Только здоровый цинизм в отношении человеческого характера в целом и греческого национального характера в частности, а также конечная цель – освобождение страны – удерживали Байрона от ненависти и презрения ко всей затее. В беседе со своими помощниками он отпускал сатирические замечания в адрес греков, но когда бывал трезв, то, как и полковник Нейпир, с большой терпимостью относился к людям, долго выносившим гнет рабства. Граф Гамба сказал, что «во время своих путешествий в юности он приобрел большее уважение к туркам, нежели к их рабам». Байрон понимал, что греческий характер сложился под влиянием привычки к обману, чему способствовало рабство. Приучившись во всем потакать своим хозяевам, люди не могли расстаться с этой чертой и в повседневной жизни.