Читать книгу "Жилец - Михаил Холмогоров"

* * *

Дядя Жорж явился в дом внезапно в октябре.

Сева был во всей квартире один. Он читал. Когда Сева читает, мир отсутствует, и звуки его доходят не сразу. Отсюда и возникла неловкость. Раза с четвертого он расслышал настойчивые звонки в дверь. Пошел открывать.

На пороге стоял высокий лысый старик, в котором угадывались отцовские черты, но только угадывались – полного сходства не было. Но Сева и так понял, что перед ним дядя Жорж. Его ждали, о нем говорили, но никто не знал, когда он должен приехать: телеграммой он почему-то пренебрег, а путь из глубины Сибири далек и долог.

– Всеволод Львович? – спросил гость, чрезвычайно мальчику польстив, его еще не называли по имени-отчеству, разве что в шутку.

– А вы дядя Жорж?

– Да-с, Георгий Андреевич Фелицианов к вашим услугам.

– Пойдемте к нам, я провожу.

Но старик оказался бойкий, опередил Севу и безошибочно направился по извилинам просторной коммунальной квартиры к комнате Фелициановых. Хотя чему тут удивляться – дядя Жорж прожил здесь гораздо больше, чем сам Сева.

Комната имела вид неприглядный. Сева перед приходом гостя обедал, и над пустой тарелкой торчала книга, прислоненная к хлебнице; неубранная кастрюля с супом и грязная сковорода дополняли унылый натюрморт. Войдя вслед за дядей Жоржем, Сева вдруг увидел дом чужими глазами и готов был теперь провалиться от стыда. Убирался-то он перед маминым возвращением с работы и теперь был застигнут врасплох, как завтракающий аристократ художником Федотовым. Разумеется, и пыль издевательски клубилась по углам и ровным слоем покрывала поверхность книжного шкафа, буфета, радиоприемника и статуэтки богини Дианы. Юный хозяин засуетился, схватился за грязную посуду, бросил, за тряпку, но дядя Жорж остановил:

– Не надо. Я и не к такому привык. Мне уютно и спокойно, а больше ничего и не требуется. А что это вы читаете, молодой человек?

Молодой человек читал детектив из серии «Библиотека военных приключений» про шпиона, который вставил искусственный глаз окривевшей овчарке, а в глазу был вмонтирован фотоаппарат. Собака охраняла секретный завод, бегала по его территории и таким образом посвящала негодяя в самые сокровенные тайны советской военной промышленности. Как раз над тарелкой и разворачивались разоблачающие события.

Сева начал было рассказывать и вдруг сам увидел нелепость этой захватывающей истории. Ведь собаке, чтобы охватить объективом панораму цеха, надо вырасти по крайней мере с человека, а то и выше.

– М-м-да, богатая фантазия, – заметил дядя Жорж. – Хорошо, однако, что у вас, юноша, есть здравый смысл и критическое настроение ума. А сколько времени вы убили, чтобы прочитать это?

– Да вот вчера вечером начал и сейчас после школы. Ну еще на физике под партой читал.

– Прекрасно! Вы потратили почти сутки, чтобы убедиться, какая это чушь. Хорошо хоть сами поняли. Но вообще-то не советую тратить время на подобную пакость. Шпионов гораздо меньше, чем шпионских детективов. А работают они так тонко, что никакая книжная бдительность не спасет. И вообще эта профессия такая же скверная и подлая, как ловля шпионов.

Сей парадокс озадачил Севу. Он уже понимал, что при Сталине сажали невинных, но доверие печатному слову еще не рассеялась, и очевидная глупость, набранная типографским шрифтом, воспринималась им как частное недоразумение. Во всяком случае, в обилие агентов американской разведки он пока верил, и та шпиономания, в которой воспитывались советские дети в начале пятидесятых годов, еще не выветрилась из его головы, хотя он давно забыл, как на прогулках выслеживал подозрительных стариков. Вспомнил, посмотрел на дядю Жоржа и вдруг покраснел: уж этого-то старца с острым взглядом точно бы принял за врага.

– Чем же она скверная, эта профессия? Ну, я про ловлю шпионов…

– А там все на лжи построено. На лжи и провокациях. В разведку и контрразведку отбираются люди одного склада, и это отнюдь не лучшие экземпляры человечества. А в той атмосфере бдительности, что была при Сталине, настоящим шпионам жилось легче всего. Если верить обвинениям, перед вами, юноша, агент целых трех разведок: французской и германской в 1926 году и американской в 1948-м. Году к сороковому в лагерях сидели сотни тысяч разоблаченных немецких шпионов, только немцы к началу войны почему-то знали расположение всех наших секретных аэродромов и оружейных складов. Вот тебе и бдительные чекисты! Не читайте, юноша, шпионских книжек – людей там не найдете, мира не узнаете, а глупость авторов заразительна и для неокрепших мозгов просто вредна.

– Но ведь это же напечатали.

– Тем более скверно. Вы бы, Сева, русскую классику почитали, это надежнее. Что у вас там в школе по литературе проходят?

– Классицизм. Теорию трех штилей Ломоносова.

– О, детство русского языка! Прелестная эпоха.

– Чем же прелестная? Скучные длинные оды, а язык тяжелый, невразумительный.

– Да нет, были и тогда неплохие штучки. – Дядя как-то хитро улыбнулся и продекламировал:

Стоит древесно,К углу приткнуто,Звучит прелестно,Коль пальцем ткнуто.

Се – Василий Тредиаковский. Это его впечатление о клавесине. По-моему, очаровательно. Но русский классицизм для постижения труден. Речь наша еще как следует не сложилась. Вот до Крылова дойдете…

– Ну-у, Крылов, – вздохнул Сева. – Это уж слишком просто.

– Читать его, конечно, просто. А писать? Он ведь был первым. Поди-ка напиши в самый первый раз:

По улицам слона водили.Как будто напоказ.

Вот это «как будто» дорогого стоит. Здесь и бытовая речь, и тайная ирония, и пластика. А критика от всего этого нос воротит, вульгарность видит… И никакой славы – ну что Крылов? Вот Державин, Карамзин, князь Шаликов, адмирал Шишков… Только после этого «высоким стилем» писать как-то стыдно, сразу видна его выспренность и ненатуральность. О, это была великая смелость.

Опять парадокс! Дедушка Крылов – и смелость.

– Он что, герой, чтобы о смелости говорить?

– Ну, в известном смысле и герой. Ведь смелость одного корня с умением, смел – значит, сумел. А еще больше смелость имеет отношение к уму, чем к простой воинской отваге. Это одоление духовного страха. Страх духовный крепче физического, его порывом не одолеешь.

Часы в соседней комнате пробили пять. Только тут Сева спохватился – надо маме на работу позвонить, в комнате хотя бы видимость порядка навести, а дядю перебить как-то жалко. «Юноша», «вы» и вполне взрослая тема – все это было внове, никто с Севой так не разговаривал, но маму же надо предупредить, может, в магазин пошлет и вообще…

Дядя увидел озабоченность на Севином лице, оборвал себя на полуфразе:

– Ну, я долго еще могу рассуждать, а у вас-то дела, уроки. Вы занимайтесь, занимайтесь, а я прилягу на часок.