Читать книгу "Вилла Пратьяхара - Катерина Кириченко"

Я киваю. Вероятно, так и было, хотя поручиться за то, что я хоть что-то помню, я не могу.

Подойдя к подножию скал, мы огибаем их справа, минуем «Пиратский бар» и заходим в воду. Волны бьются о камни, разлетаясь фейерверком крупных брызг. Начался отлив, и вода, будь она спокойной, доставала бы нам всего до пояса. Но в шторм море хлещет о скалы, порой заглатывая нас с головой.

Арно идет первым, крепко сжимая мою руку и пытаясь прикрыть меня от особо крупных волн. Луна снова куда-то запропастилась, и мы движемся в почти кромешной темноте. Пару раз мы оступаемся, пару раз налетаем на подводные камни, но каким-то чудом нам все-таки удается выбраться на скалы уже позади моей «Виллы».

— Теперь куда?

Я киваю вперед.

— Это на нашем пляже что ли? — не выдерживает Арно минут через десять молчаливого хмурого хода.

— Почти. У моста. Собственно… это под мостом.

— Под?

Я лишь судорожно сглатываю, и мы опять продолжаем путь, лишенные и фонарика, и света луны, почти наощупь обшаривая ногами камни. Наконец, впереди начинает угадываться валун, за которым притаилась расщелина.

— Ну? — останавливается Арно и смотрит на меня в упор.

Я киваю в сторону пропасти, не в силах разлепить пересохшие губы.

Подняв брови, как он обычно это делает, словно бы говоря «ну-ка, посмотрим», Арно останавливает меня знаком руки и, подойдя к тому месту, где еще недавно висел мост, наклоняется на ямой. С минуту, хотя время настолько условно, что мне кажется, что прошла вечность, за которую можно было родиться, вырасти, поседеть и состариться, он всматривается вниз, потом разгибается, чешет затылок и недоуменно спрашивает:

— Мост обрушился? Там доски, канаты и какой-то странный свет.

— Это от фонарика, — мой голос доносится до меня глухо, будто из-под толщи воды. — А… больше ты там ничего не видел? Ну… я имею в виду… человека не видел?

Арно нагибается опять. Я закусываю губу и молюсь, чтобы больше там ничего не было. Тащерский был ранен, это несомненно. Но пришел в себя, выбрался наружу и в данный момент разгуливает где-то у нас за спинами, зверея от бешенства и желания расквитаться. Пусть лучше так, чем труп с разможженым черепом, словно тряпка валяющийся на дне пропасти. На миг мне удается в это поверить, откуда-то сзади ветер приносит странные шумы, заставляя меня заледенеть от нового ужаса.

— Надо спуститься. Фонарь слепит, ничего не рассмотреть, — заключает Арно, заходя чуть ниже по склону. — Там расщелина шире и чуть более пологая, я сейчас схожу.

— Нет! Не оставляй меня тут одну! Я с ума сойду! — скороговоркой тараторю я, приседая на корточки и шаря по камням руками, пытаясь в темноте нащупать дорогу.

Не знаю, каким образом нам удается не переломать себе руки и ноги, но факт остается фактом: через какое-то время мы ступаем на дно расщелины. Арно оказался прав, она действительно расширяется ближе к морю, и особенно нахальные волны уже наплескали на камнях что-то типа озерка. Луч фонаря, направленный наверх, туда, где раньше был мост, больше не мешает нам рассмотреть громоздящиеся вокруг руины, и нашему взору открывается поистине леденящая картина: среди обломков досок и сгнившей прошлогодней листвы в неестественно вывернутой позе раскинуто нелепое, обезображенное абсолютной неподвижностью грузное человеческое тело. Одна нога завалилась вбок так, словно оторвана в тазобедренном суставе, вторая подвернута под себя, в руках зажат конец веревочных перил, а голова съехала в сторону, словно бы вообще не желая иметь ко всему этому никакого дальнейшего отношения.

Вскрикнув, я пошатываюсь и, взмахнув руками, оседаю на валун. Сомнений быть не может, Тащерский, как говорят на щадящем ухо и по-британски тактичном английском языке, did not make it, или же по-нашему, просто абсолютно мертв. Жертвоприношение было принято. Баран заколот. Жрецы раскачиваются в трансе у почти потухшего костра. Счастливые аборигены могут расходиться по хижинам.

— Я не хотела, — выдыхаю я.

Арно молчит. Сухая листва шуршит под его ногами. Судя по всему, он решил подойти поближе к… Даже в мыслях мне трудно называть все своими именами, и холодное и определенное «труп» хочется заменить на более мягкое — «тело».

— Нда… — заключает, наконец, вернувшийся ко мне Арно. — Ты права. Парень определенно покинул наш бренный мир. Смотри, что я вытащил из его шеи.

Это острый обломок деревяшки, поблескивающий в темноте чем-то густым и влажным. Горло мгновенно сжимает тошнота и, даже не успев отвернуться, я выворачиваю душу прямо себе под ноги.

— Упс. Извини. Я дурак. — Арно равнодушно отбрасывает доску, и она звонко ударяется о скалы, заставляя меня съежиться и опять схватиться за горло, удерживая очередной порыв рвоты.

— У тебя закурить не найдется? Мой табак промок. Ах да, твои же сигареты, наверное, тоже, — морщится Арно, садясь спиной к обломкам и почесывая голень.

Обхватив голову руками, я раскачиваюсь из стороны в сторону в тихом безумном трансе.

— А у него? — спрашивает Арно.

— Э-э-э?..

— Ну, покойный курил?

Я недоуменно киваю, все еще не понимая, куда клонит Арно, и в шоке наблюдая, как он встает, подходит к… покойному , бодро хлопает его по карманам, выуживает оттуда пачку и, чиркнув в темноте зажигалкой, шумно выпускает дым и возвращается ко мне.

— Тебе прикурить? — предлагает он.

Я в ужасе отшатываюсь.

— Ну как хочешь. Хотя почему не взять у него сигарет? Ему же они больше не нужны, — пожимает плечами Арно и присаживается рядом со мной, обнимая меня за плечи. — Мы ничем не можем ему помочь. Теперь тебе лучше успокоиться и рассказать мне, что тут все-таки случилось.

В конце концов я соглашаюсь на сигарету «покойного» и, сначала медленно, а потом все более и более нервной скороговоркой, излагаю события последних дней: про поездку в Бангкок, украденные миллионы, мое решение их вернуть, недоступную мне пратьяхару, приезд Тащерского и почти отрезанные пальцы, посиневшими комочками валяющиеся на дне окровавленной ванной («ну это плод твоего больного воображения», прокомментировал Арно), постепенно добираясь до истории с мостом.

Из Арно получился идеальный слушатель. Слегка наклонив голову и механически потирая оцарапанные голени, он впитывает мой рассказ молча и, за исключением нескольких отрезвляющих ремарок, не прерывает меня никакими вопросами.

— Я решила, что дам богам самим выбрать, кого убить. Меня или его. Если б они выбрали меня, то такая смерть все равно лучше той, ну… в ванной. А если б они выбрали его, то я как бы здесь ни при чем. Я же вела себя честно! Я могла его пустить первым, он сам предложил. Но я же все-таки пошла впереди него! Это значит, что… Я запуталась… Я не понимаю. Кто его убил?! Бог или я?! Я с ума сойду, если не отвечу на этот вопрос! Это я его убила? Да? Ты поэтому молчишь? Ты думаешь, это я?