Читать книгу "Книга духов - Джеймс Риз"

Стойте: не источник, а ключ.

Тот самый.

Тот самый, который разыскивал Понсе де Леон.

…Узнала ли Сладкая Мари о ключе от своих мужей – будь они индейского, испанского или другого происхождения – или благодаря Ремеслу, не знаю; но к тому времени, как меня привезли на Зеркальное озеро, он принадлежал ей уже сорок с лишним лет. За это время вне острова о ключе не было сказано ни слова; те немногие, кто знал об испанских водах, стояли перед несложным выбором – долго жить благодаря ему или проболтаться и умереть.

52Я прошусь на волю

Вскоре после первого Дня Выдачи, но перед тем, как узнать о происхождении напитка, я решила попроситься у Сладкой Мари на свободу. Меня подтолкнуло к этому одуряющее одиночество; как я уже упоминала, разговаривать мне было не с кем, кроме Пятиубивца, а он днями отсутствовал, занятый разведкой или торговлей. Я решила побеседовать со Сладкой Мари до его возвращения, чтобы он, как уже часто бывало, меня не отговорил. Я не могла вытянуть из Пятиубивца ни слова о странной сестре, до одного из тех дней, когда мы занимались Шекспиром. Это был «Ричард II». Да, мы с Пятиубивцем проводили время в обществе Барда – я читала, он слушал и учил язык, которым долгое время пренебрегал. Точно помню строку, которую я тогда произнесла вслух.

Король Ричард, свергнутый и заключенный в замок Помфрет, говорит: «Живя в тюрьме, я часто размышляю, как мне ее вселенной уподобить»[138].

О, что за отклик пробудила в нас обоих эта строчка. Между нами… пробежало что-то вроде электрической искры, ибо разве не было у нас повода поминутно размышлять о том же самом?

С того дня меня часто посещала мысль: а не бежать ли мне с Пятиубивцем с Зеркального озера? Возможно ли это? Но я молчала, и Пятиубивец, зная, о чем я думаю, чего желаю, советовал сохранять терпение. И все же мы сделались молчаливыми союзниками – мы двое против Сладкой Мари, нашей тюремщицы, нашего общего коварного противника.

Терпение? Может, у Пятиубивца оно оставалось, но мой запас был исчерпан. Сладкая Мари ничего не узнала о Селии. А если узнала, то со мной не поделилась. Не захотела. И вот как-то хмурым утром я облачилась в свои штаны из оленьей шкуры и синюю блузу, уже изрядно поношенную, и отправилась к дверям ведьмы.

Да, я долго набиралась мужества, но теперь я подбадривала себя, неслышно повторяя: «Как она смеет, как она смеет, как смеет она насильно меня удерживать?» Дошло до того, что я стала прикидывать, смогу ли, если до того дойдет, потягаться с ней в колдовской силе. Да, я получила силу от мертвецов, но достаточно ли? О, я готова была рискнуть… То есть я бы хотела, а может, и рискнула бы, если б не хищные кошки, против которых это средство было бессильно.

И все же я поспешила к ее двери, которая всегда бывала заперта на замок, когда Сладкая Мари уходила из дома, или на невидимый запор, когда она находилась внутри. В тот день, на мою беду, дверь стояла приоткрытой; мне оставалось только толкнуть ее…

Но стойте, скажу прежде, что Сладкая Мари часто выбирала себе в качестве ложа какое-нибудь из своих седел, и сон там был не сном, а скорее трансом, в который она себя погружала; в этом состоянии полусна-полубодрствования она могла провисеть полдня подряд, не теряя способности наблюдать… И хотя она предпочитала седла кровати или тюфяку и прочим ее странностям не было конца, я все же рассчитывала обнаружить в домике ведьмы ту же странную комбинацию европейских и местных изделий, что и в ее «лекарском» вигваме – там, в дальнем углу, под тюлевой завесой в букашках, мне было отведено спальное место.

Я говорю о таких изысканных вещицах, как коробка из вязового капа с набором серебряных столовых приборов, украшенных филигранью, – никому не нужным, потому что ели мы все равно руками. Или о переносном туалетном приборе, который я использовала по назначению: я проводила перед ним при свечах бесчисленные часы, так и эдак зачесывая волосы – свободно или в пучок, утыканный шпильками из слоновой кости, – прежде чем отправиться на свой тюфяк, набитый конским волосом; этот тюфяк, а также стул без подушки, хромой столик и крохотное зеркальце составляли все убранство моих покоев… Да, я думала увидеть в жилище Сладкой Мари что-то похожее. Но в квадратном помещении из пиленых бревен, так плотно пригнанных, я обнаружила одно-единственное седло и больше ничего; это было не столько жилье, сколько чулан.

…В то утро замок был снят с петель и висел на колышке. От двери падала треугольная тень, железные петли скрипели, потому что крепчал ветер, предвещавший дождь. Пальмы колыхались со свистом и пыхтеньем, как будто в кронах работал паровой двигатель. Когда я подошла к дому (его построили низко над землей, не боясь потопа), с неба упали первые капли дождя. Когда трясущейся рукой потянулась постучать, дверь слегка качнулась внутрь, словно дом сделал вдох. Я не постучалась, а приложила к доске ладонь и толкнула… нет, не толкнула. Из-под припустившего дождя я шагнула в глубокую тень и совершенно неподвижный воздух. Стоя там и ничего еще не видя, я уловила слухом дыхание, слишком тяжелое для Сладкой Мари. Слишком тяжелое для человеческого существа. Оно близилось, близилось, и вот в лицо мне пахнуло влажным теплом и вонючим, кровавым дыханием зверя.

Коакучи, конечно.

Я отшатнулась, кошка прыгнула, притиснув меня к двери. Это разбудило Сладкую Мари, которая дремала в седле.

Она отозвала кошку, но не особенно торопливо.

Передние лапы вонзились мне в плечи. (У меня остались шрамы.) Ее голова, морда, пасть сунулась мне в самое лицо, и я, как могла, отвернулась, но Сладкая Мари объяснила, что это была ошибка:

– Никогда, никогда не подставляй крупной кошке шею, сестра. Ее гладкая поверхность, потная, с пульсирующей жилкой… сопротивляться этому… не требуй слишком многого от моей Коакучи.

В тот же миг кошка раскрыла челюсти и наклонила голову, готовясь напасть (ошибиться было невозможно), и…

Несколькими словами на мускоги Сладкая Мари заставила кошку отступить.

Никогда в жизни я не испытывала такого страха.

Что же случилось дальше… это тема слишком болезненная для гордости, слишком щекотливая. И все же я продолжу.

Я обделалась. Чего и хотелось кошке.

Хищно выпущенные когти посверкивали в тени серебром. В мощном урчании слышалась нота страсти, самая жуткая, самая зловещая.

– Удовлетвори ее, – сказала Сладкая Мари, словно я знала как.

Что за слова вырвались у меня в панике, не помню; страшно не это, страшно то, что затем приказала ведьма:

– Сними их. А то она их сорвет вместе с кожей.

Да, мне пришлось раздеться, обнажиться перед зверем.

– А теперь за дело, – распорядилась Сладкая Мари. – Давай!

Она по-прежнему сидела на седле, свернутые волосы лежали на утоптанном земляном полу. Подняв подбородок, она готовилась наблюдать самое странное из странных зрелищ; я стояла голая от талии вниз, штаны из оленьей кожи были спущены на сапоги. И кошка пустила в ход свой теплый шершавый язык. Принялась за чистку экскрементов. Улизывала мне… меня до тех пор, пока не стало невмоготу терпеть и я не…