Читать книгу "Неон, она и не он - Александр Солин"

Вопреки ожиданиям она отнеслась к его сообщению спокойно и только спросила:

– Мы еще увидимся… в этой жизни?

– Конечно! – убежденно ответил он, стараясь не замечать ее грустной улыбки. – Ты выберешь время, приедешь в Питер и поживешь у меня, а там посмотрим…

Снабдив ее номером своего телефона и велев звонить в любое время дня и ночи, он вечерним поездом отбыл в Москву.

35

Чем дальше заходило дело, тем неуютней она себя чувствовала, медленно и верно погружаясь в растерянное ватное одиночество. Ее словно лишили привычной удобной опоры – мягкой, обтекаемой и услужливой. Днем она топила скользкие камни обиды приливами деловой активности, но вечером в пустой квартире дневная суета отступала, обнажая дно ее неприкаянности и заставляя негодовать по поводу того, что невозможно разом проглотить преподнесенную ей судьбой гадкую пилюлю, отчего приходится делить ее на мелкие части.

– Ну как? – каждый вечер интересовалась Светка.

– Ничего… – отвечала она.

– Ну, надо же! – огорчалась подруга.

«Неужели он, в самом деле, бросил меня? А как бы на его месте поступила я? Конечно, простила бы! Тем более что я ни в чем не виновата…» – думала она, печально наблюдая, как безрадостные волны дней все дальше уносят от нее обломки надежды.

Не забыла она и про своего заплечного оракула и в один из вечеров обратилась к нему с тем же вопросительным замиранием, с каким другие в минуты смятения отправляются к гадалке. В этот раз многоликая маска отбросила покладистую услужливость и взирала на нее с тем издевательским назиданием, с каким торжествующий хозяин смотрит на беглую рабыню. В чертах ее проступило нечто неоновое, безжизненное, зловещее. Это было так неожиданно и нечестно, что она отбросила фотографию, словно жгучую медузу.

Девятого октября очередная, похожая на укоризненный вздох волна – одна из тех, что расходились от увесистого булыжника ее глупости, взметнула ее одинокое суденышко. Утром, почти перед самым уходом в ее квартире раздался звонок телефона, и бодрый голос прожевал ей на ухо:

– Хай, Натали, это Джеймс!

– Кто, кто? – едва не выронила она трубку от изумления.

– Джонсон. Джеймс. Рад вас слышать! Я сейчас в Москве, и как видите, сразу же звоню вам! – самодовольно сообщила трубка.

– Как вы нашли меня? – спросила она первое, что пришло ей в голову.

– О, это было нетрудно…

– И что вам нужно? – передумав бросать трубку, спросила она.

– Во-первых, я хочу извиниться за свое поведение…

– А во-вторых?

– Я хотел бы с вами встретиться. Если нужно, я могу приехать в Санкт-Петербург…

– Для чего? – терпела Наташа.

– Well, вы же, оказывается, не замужем… Ну, мы могли бы с вами приятно провести время, вспомнить Антиб…

– Где вы сейчас? – спросила Наташа, следуя внезапно возникшему плану.

– В Москве, в гостинице Мариотт на Тверской…

– Скажите номер вашего мобильного, я перезвоню через полчаса…

Американец с энтузиазмом продиктовал, и она разъединилась, после чего сразу же позвонила Сереге Агафонову. После краткого дружеского вступления она перешла к делу.

– Посоветоваться хочу! Вот, послушай! – начала Наташа и дальше кругло и складно изложила историю о том, как недавно на Лазурном берегу они с женихом познакомились с одним американцем, и как тот, воспользовавшись отсутствием уехавшего на один день по делам жениха, пытался ее домогаться. Она, естественно, дала ему отпор и отстояла свою честь, но вот буквально пять минут назад этот наглый тип позвонил ей из Москвы на городской телефон, номера которого она ему, разумеется, не давала, и предложил встретиться. Имя, фамилия, номер мобильного и место настоящего пребывания американца к возмутительной истории прилагались.

– Мы еще что-то можем, или они нас уже завоевали? – спросила она в заключение.

– Уже завоевали, но кое-что мы еще можем… – отвечал Серега. – Подожди, мне надо посоветоваться…

Через двадцать минут он позвонил.

– Значит так: вопрос решаемый. Есть человек, который сможет переговорить с этим уродом и убедить его, что он не прав. Но человек просит за это тысячу баксов. Извини, Наташенька, по-другому никак не получается – Москва! Если бы он был в Питере…

– Не вопрос, заплачУ!

– Тогда так: будем считать, что ты написала мне заявление о сексуальных домогательствах этого пса во Франции и их продолжении в России. Так?

– Так…

– Жди. Я отзвонюсь в течение дня…

Она уехала на работу и весь день провела в нервном ожидании, и если испытывала к американцу что-то похожее на ненависть, то вовсе не за то, что он, как она считала поначалу, осквернил оригинал, а за то, что принудил ее погрузиться в мутные глубины самой себя.

Она вновь переживала хронологию недавних событий, и молчаливые, ничуть не потускневшие картины добровольного помешательства услужливо вставали перед ней. При этом в одном ряду с окаянным сюрреализмом находились полотна, написанные ею задним числом, то есть, вымышленные. Эти ее наполненные мерзкими подробностями фантазии – вызывающе откровенные, бесстыдно привлекательные и порочно ненасытные, питались все еще тлеющим в ней огоньком воспаленного, болезненного влечения. Что поделаешь – в каждом из нас тлеет свой огонек, и не дай бог подуть на него кислородом попустительства: в разгоревшемся огне сгорит самый трезвый разум! Вот тогда и появляются раскинутые полы халата, смятая сорочка, подернутое похотью лицо и колючие жадные губы. Там прильнувшая к чужому мужчине и обжигаемая безумным пламенем женщина с сухим шелестом листает слепой ладонью страницы любимого тела, там выводит фальшивую мелодию любви лже-флейта, сочится мирром лже-алтарь и торжествует гибельный позор.

И пусть жгучий стыд заливает щеки, а голова причитает: «Боже мой, боже мой, ведь это просто ужас, что я могла натворить!», но где-то в мрачных самоубийственных глубинах теплится тайное преступное сожаление, что этого не случилось, и она не зажила другой жизнью – той, что питаясь призраком любви, несовместима с порядочностью и целомудрием. Да какой там «теплится»! Сегодня, отвергнутая женихом, она уже почти жалеет, что не пошла до конца! Ах, какое острое наслаждение испытала бы она, прелюбодействуя с подобием любимого человека! Какое утонченное оккультное извращение пережила бы, изменяя покойному возлюбленному с его же телом! Шлюха, говорите? Пусть шлюха! Но разве не так следует хранить память о любимом человеке? Нет? А как?

Однако довольно. Разбавим кислород попустительства азотом ровного дыхания. Да, верно: случись ей встретить американца несколько лет назад, она, не задумываясь ни о ближних, ни о дальних последствиях, отдалась бы ему, нисколько не заботясь, какими глазами он на нее смотрит. И сделала бы это с ясным умом и благодарной памятью, а не в том помраченном состоянии, в каком была совсем недавно. Потому что когда тебе всего тридцать – это не более чем дерзкий каприз. Но сегодня ей тридцать пять, и она не может себе его позволить: ей нужны семья, муж и дети. Вот когда у нее все это будет, тогда она и решит, как быть дальше. А пока Володя должен быть похоронен, американец изгнан, а жених возвращен на место!