Читать книгу "Хроника №13 - Алексей Слаповский"

О чем это? О том, что от выбора слов зависит, какой ты писатель. И писатель ли вообще.

Алкоголизм

Было дело: Марина Влади с гордостью рассказывала, что ее книга о Высоцком имеется во всех наркологических клиниках Франции. Как пользительное чтение для алкоголиков. Я-то всегда превыше всего ценил художественные достоинства литературы, и этой гордости не понял. Но вот недавно получил письмо от человека, который пишет, что одна из моих книг помогла ему покончить с запоями. «Вы спасли мне жизнь», – заканчивается письмо, с перехлестом, конечно. Считайте, что я хвастаюсь (не без этого), но так неожиданно и так приятно узнать, что ты кому-то реально помог. Не художественностью, а конкретно, житейски. Есть ли еще такие случаи у братьев и сестер – писателей?

Боязнь казаться дураком

Я знаю одного очень умного и при этом очень молчаливого человека. Над ЖЖ и соцсетями вообще он посмеивается. А однажды признался:

– Понимаешь, я привык думать прежде, чем говорить. И, пока думаю, успеваю найти контраргументы, оспорить их, а потом оспорить оспоренное и прийти к выводу, что мысль моя банальна, кем-то наверняка высказана. И даже когда она кажется оригинальной, мне скучно ее проговаривать. Все ведь произошло – во мне.

Надо бы у него поучиться. Однако я вспоминаю больших людей, которые без банальностей и глупостей были бы – как обтесанные пни. К примеру, несомненно гениальный Лев Толстой без своих благоглупостей был бы совсем другим. Пресным.

Выпившие

Мы обожаем выпивших друзей. Они очаровательно беспомощны, мило болтливы, мудро глупы, нежно любвеобильны, доверительно откровенны и вдохновенно порывисты, и если даже друга или подругу немного стошнит, это воспринимается, как веселое приключение.

Мы не любим выпивших незнакомцев. Они неприятно беспомощны, приставуче болтливы, тупо глупы, назойливо любвеобильны, непрошено откровенны и нагло порывисты, и если незнакомца тошнит, мы говорим мысленно «фу!» и презрительно воротим нос: надо же так потерять человеческий облик!

Мы ненавидим выпивших родственников. Они постыдно беспомощны, унизительно болтливы, позорно глупы, паскудно любвеобильны, бесстыдно откровенны и отвратительно порывисты, и если близкого стошнит, мы краснеем, думая, что никто вовек не забудет этого кошмара.

Служить бы рад

Сидим с редактором одной киностудии (сиречь продюсерская компания, что одно и то же), обсуждаем сценарий. Звонок. Он смотрит на дисплей, хватает трубку. Слушает, говорит: «Да, сейчас». И, вставая, мне: «Извините, шеф зовет!». Я ему: «Мы не закончили, скажите, пусть две минуты подождет». Лицо редактора стало серым от такого предложения. Что-то промямлив, он убежал, заплетая ноги чиновничьей суетливой поспешностью. Я ушел.

Слава богу, что я вот уже почти двадцать лет нигде не служу. Последнее место работы – журнал «Волга», но то была именно работа, а не служба. Идут столетия, а служивость в России все та же: снизу угодливость, сверху – высокомерие и хамство.

Человек, которого почти нет

На самом деле он есть. Он даже не очень стар и непоколебимо бодр. У него есть книги, читатели и почитатели. У него есть революционные теории, имеются последователи и сторонники. Некоторые, как водится, радикальней своего кумира. И все же он чувствует: он на грани исчезновения. Поклонников все меньше, меньше шума, известности. И он идет на митинг, на демонстрацию, устраивает акции, пикеты, шумит, дерзит, его забирают и почти сразу же отпускают, интернет обсуждает, он доволен: есть еще порох в пороховницах! Те, кто уважают его иные таланты, с грустью смотрят на него. Но все чаще из вялой толпы зевак слышится: «А кто это?»

Невермор

«Время рассудит», «Время расставит точки над и», «Когда-нибудь оценят!». Это всегда было утешением. И действительно, время часто восстанавливало справедливость. Кафка, Ван Гог… Но сейчас, когда информационное пространство безмерно, когда все больше слов, изображений, звуков – и часто замечательных, уникальных, но тонущих в море мусора и кривых суждений, начинают закрадываться сомнения. Если о литературе, я знаю авторов, достойных внимания намного большего, чем имеют. В частности: Валерий Володин, Сергей Солоух, Роман Шмараков. В сто раз интересней многих, о ком все болтают. Будем надеяться на потом? Но один опытный издатель сказал: «Поверьте, то, что не прочитают сегодня, не прочитают уже никогда».

Невермор. Неужто правда?

Скупой писарь

Я знаю человека, ушибленного писательством, который скаредно трясется над каждой минутой, забирающей творческое время.

Жалеет, что на чистку зубов, бритье и душ уходит не меньше получаса, но без этого не может.

Обед дольше двадцати минут считает бессовестно затянутым. Завтракает за работой. Ужин – десять минут.

На любом мероприятии, в любом застолье терпит не больше часа, потом придумывает повод уйти или удаляется по-английски.

И даже во время занятий любовью он нередко думает о текстах.

Его утешает лишь то, что большинство женщин в это время тоже думает о завтрашней готовке, работе, детях… И не пора ли побелить потолок.

Бедный писарь…

А может, счастливый…

В здоровом теле безумный дух

Весьма пожилой человек в телевизоре, раздевшись по пояс, растирает себя снегом, кувыркается на полу, рассказывает о пользе закаливания, акробатики и т. п. Ведущий уже берет его за локоток, чтобы деликатно увести, а он все выкрикивает лозунги и выглядит если не бесноватым, то явно слегка безумным.

Я вспоминаю известных персон, лечителей и лечащихся, – самолюбивого Кашпировского, фанатичного Порфирия Иванова, жуликоватого Чумака, посконного Малахова, вдохновенную ведущую передачи о здоровье, не помню фамилии, и все они кажутся мне изрядно сдвинутыми. И, давая полезные советы, утаивают главное: для начала на здоровье нужно рехнуться. Кроме шуток, любой психиатр вам скажет, что у шизофреников пониженный болевой порог.

Ваенга

Не понимаю, чего это все взялись издеваться над Ваенгой. Особенно много насмешек по поводу куплета:

Снова стою одна,

Снова курю, мама, снова.

А вокруг тишина,

Взятая за основу.

По-моему, вполне сходная народная стилизация, как это бывало у хороших советских песенников (ср. про безответную любовь у Фатьянова).

«Снова стою одна» – попадание прямо в сердце любой слушательницы.

Виноватое обращение к маме – традиция.

«Тишина, взятая за основу» – иронический канцеляризм. (Ср.: «Или я в масштабах ваших недостаточно красив?»)