Читать книгу "Хроника №13 - Алексей Слаповский"
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Довольно часто я слышу и читаю: вот, дескать, старые книги у него (то есть у меня) были интересные, веселые, а потом повело в мрачность и непристойную социальность.
Ну, социальность всегда была.
И за старые книги спасибо.
Однако новые, мне иногда кажется, обижаются – как бы даже без моего участия.
«Раньше наши герои все больше балагурили, теперь все больше разговаривают! Раньше рассуждали, теперь размышляют!»
Это не самооправдание и не попытки разъяснить, что и как следует понимать. Это просто лирическая досада.
Видимо, грустное свойство человека получать то же самое, что он полюбил вчера, сказывается и в благородном деле чтения.
Переполюбить крайне трудно. Понимаю.
В 94-м году я с большущей премии купил гитару TAKAMINE.
Подключал ее к усилителю, она пела и рокотала на разные голоса.
А потом авария… Контрактура…
Гитара одиноко стояла в углу. Иногда кто-то из приходивших друзей брал ее, бренчал, но я ревновал, отбирал, заключал в темницу кофра.
Потом понял, что она томится, как невеста, не выданная замуж.
Решил продать.
Выяснилось, что в Саратове ни у кого из играющих нет таких денег. А у кого деньги, им не надо.
Но гитара не может, чтобы на ней не играли.
И я отдал – за полцены.
До сих пор она мне снится, моя недолюбленная красавица.
Было так: я шел с намерением резко изменить жизнь.
Гололед.
Перехожу улицу.
Откуда-то возникает машина и мчится на меня, неуправляемая. Я скольжу ногами и остаюсь на месте. При этом совершенно спокоен, размышляю, что подставить. Подставляю руку, она попадает в фару, меня отбрасывает.
…Операция, сшивание сухожилий, артерии, нервов.
Боль и горечь.
Но.
Я не изменил жизнь – и это оказалось правильно.
Перестал сочинять песни – и тоже вовремя.
Вдобавок, со мной в больнице случилось короткое счастье.
С тех пор знаю: все происходящее не столько расплата, сколько предупреждение. И я, как ни странно, благодарен этой аварии.
А за рулем машины был судья районного суда.
Побывав в городе Париже после пятилетнего перерыва, я огорчительно обнаружил, что своей многоэтничностью он все больше напоминает Нью-Йорк и прочие большие города США, да теперь и Европы. Посмотришь на здания – все тот же Париж. Посмотришь на толпу – нет Парижа. Так сначала кажется.
Но вот фланируем мы неспешно с писателем Королевым по улице, и нас обходят двое полицейских, один из которых даже не одеждой, а ее ветерком задевает писателя Королева и незамедлительно произносит: «Ça va!» (своеобразное парижское извинение, буквально: «Как дела?»).
И я подумал: до тех пор, пока парижские полицейские будут извиняться за крошечное беспокойство, ничего страшного с Парижем не случится.
Ужасаются (или злорадствуют, или печалятся), что народ опять голосует за Сталина… Опросы, рейтинги. 70 %, 80 %. Ну и что? В любой стране людей, которые мыслят более или менее здраво, не более 10 %. Остальные – тупое быдло, которое можно повести в любую сторону? Нет. Пресловутая душа народа на самом деле – маятник. От разумного к неразумному и обратно. В зависимости от того, кто и зачем толкнет. Чуть вправо – 70 % за. Чуть влево – 70 % против (те же самые люди!). Ergo: дело не в Сталине и не в народе, а в тех, кто толкает. Вот им бы дать по шаловливым ручкам и безмозглым головам. Морально, конечно.
Ночь.
Мужчины, недолюбленные вечно занятыми и озабоченными матерями, льнут к своим женам, тоскуя по ласке, даже если не так любят жен, как раньше, даже если вообще не любят, но очень хотят любить, поэтому позволяют себе обманывать себя.
Женщины, думающие о завтрашних делах, о детях, на которых не хватает времени, о хозяйстве, деньгах и т. п., перебарывают усталость: они тоже недолюблены в детстве, они еще легче, чем мужчины, поддаются самообману.
И наступает момент, когда этот самообман превращается в правду, момент забвения всего дневного, доверия друг другу – почти детского, открытого, беззащитного, и слова часто бывают детскими, и объятия тоже.
Это пройдет, но потом.
Я всю жизнь понимал, что живу в стране бедной и неприглядной. Вонь, колдобины, хлябь, хамство, мат, пьянь, мордобой, произвол, глумление, придурь. Некрасота какая-то даже принципиальная, русские деревни в большинстве своем уродливы – словно напоказ. Белорусы, например, живут в своих селах намного опрятнее, сам видел, и не раз.
А главное, что вводит в уныние, – разлитое вокруг неуважение к другим и к себе, доходящее до презрения к собственной нации.
Поэтому актуальные сейчас крики: «Валить надо!» – вроде бы резонны.
Но я в очередной раз вспоминаю: страна не столько бедна, сколько больна (и давно, очень давно), и все мы больны. Кто в палатах-люкс, кто на зассанном матрасе в коридоре, кого кормят икрой, кого баландой, кому дают дорогие лекарства, а кому – от всех болячек – анальгин. Все равно – мы больны. Конечно, есть в наших палатах радости: у кого телевизор в углу, у кого книжка в руках, кто гитарку щиплет за бока, кто гладкую медсестру, а кто даже электрическим интернетом наслаждается, утишая свои недуги. И садик есть больничный. И живой певец Басков с концертом приедет из соседнего лазарета. И небо в окошке, пусть и запыленном. А то попик зайдет, почадит в без того обезвоздушенных помещениях, а страна на всякий случай помолится.
Вот тут и вопрос. От злодеев и негодяев валить, от дураков, от наглых нищих и наглых богачей, от хамствующих – легко. А от больных? Больничная вонь неприятна, но она, кто знает, другого свойства. И гноища ужасны, и халаты рваны, но… Но в них твои братья и сестры…
А если главврач и персонал проворовались, что ж теперь, закрывать корпуса и всем прыгать из окошек? Да и они-то – тоже больны. Клептомания при этом болезнь тяжкая.
Ну хорошо, уедем. Куда? Из худой клиники – в комфортабельную?
Потому что мир тоже болен. Весь. Даже когда он прекрасен (я о людях, а не видах и ландшафтах) – все равно болен. И выздоровеет ли, неизвестно.
Я встал, поднялся, вскочил и пошел, отправился, потащился в кухню. Захотелось, пожелалось, вздумалось поесть, закусить, заморить червячка, покушать, схавать, слопать чего-нибудь. В окне мутнел, сумрачился, серел февраль. На душе было тяжко, муторно, кисло, беспросветно. Надоело работать, трудиться, вкалывать, пахать, въ@бывать. И вдруг луч солнца осветил, озарил, осиял кухню, показав, явив, изобличив, обнаружив всю ее пыль. И от этого можно было сойти с ума, рехнуться, крезануться, сдвинуться, помешаться. Но я развеселился. Я понял, что сейчас смету пыль и пойду дальше работать, вкалывать, пахать, жить.
Внимание!
Сайт сохраняет куки вашего браузера. Вы сможете в любой момент сделать закладку и продолжить прочтение книги «Хроника №13 - Алексей Слаповский», после закрытия браузера.
