Читать книгу "Страхи мудреца. Книга 2 - Патрик Ротфусс"

И тогда, когда мой разум раскрылся и опустел, я увидел, как предо мной распростерся ветер. Это было как морозные узоры, растущие на гладкой поверхности оконного стекла. Только ничего не было. А в следующий момент я уже видел имя ветра, отчетливо, как собственное запястье.

Некоторое время я стоял и смотрел, дивясь ему. Я чувствовал его очертания у себя на языке и знал, что, если захочу, могу поднять бурю. А могу заставить его уняться, и ветви меч-дерева опустятся и поникнут.

Но это казалось неправильным. Вместо этого я просто раскрыл глаза навстречу ветру, следя, где он выбирает свой путь среди ветвей. И где он собирается колыхнуть листья.

И тогда я шагнул под крону, так же спокойно, как вы могли бы шагнуть на порог собственного дома. Я сделал два шага, остановился, когда пара листьев рассекла воздух перед моим лицом. Шагнул вбок и вперед, когда ветер взмахнул еще одной веткой в пространстве у меня за спиной.

Я шел сквозь пляшущие ветви меч-дерева. Не бежал, не отмахивался от них руками. Я ступал аккуратно и размеренно. Я осознал, что именно так двигается Шехин, когда сражается. Не быстро, хотя временами она бывает быстрой. Она двигается безупречно и всегда оказывается там, где надо.

Я сам не заметил, как очутился на черном круге земли, опоясывающем толстый ствол меч-дерева. Вращающиеся листья сюда не досягали. Оказавшись на время в безопасности, я расслабился и сосредоточился на тех предметах, что ждали меня здесь.

Меч, который я увидел с края лужайки, был привязан к стволу белым шелковым шнуром, обмотанным вокруг дерева. Меч был наполовину вынут из ножен, и я видел, что клинок подобен клинку Вашет. Металл был странного, блестящего серого цвета, без отметин и пятен.

Рядом с деревом, на столике, лежала знакомая красная рубаха, аккуратно сложенная вдвое. Стрела со снежно-белым оперением, отполированный деревянный цилиндр из тех, в каких хранят свитки.

Мое внимание привлек яркий блеск, я обернулся и увидел на черной земле у корней дерева массивный золотой слиток. Правда, что ли, золото? Я наклонился, потрогал его. Слиток был холодный на ощупь и такой тяжелый, что я не мог оторвать его от земли одной рукой. Сколько же он весит? Килограммов десять? Пятнадцать? Этого золота хватило бы мне, чтобы учиться в Университете до конца дней своих, и неважно, какую плату с меня потребуют…

Медленно обходя вокруг ствола меч-дерева, я увидел развевающийся шелковый лоскут, свисающий с нижней ветки. Там был еще один меч, попроще, висевший на том же белом шнуре. Три голубых цветка, перевязанных голубой ленточкой. Потускневший винтийский полупенни. Длинный, плоский точильный камень, темный от масла.

Обогнув дерево, я увидел свой футляр с лютней, небрежно прислоненный к стволу.

Увидев ее здесь, я понял, что кто-то проник ко мне в комнату и вытащил ее из-под кровати. Меня внезапно обуял ужасный гнев. Тем более что я знал, как адемы относятся к музыкантам. Это означало, что им известно: я не просто варвар, я дешевая, пошлая шлюха. Ее положили тут нарочно, чтобы меня задеть!

Я уже призывал имя ветра в пылу ужасного гнева, в Имре, когда Амброз разбил мою лютню. Я призывал его в ужасе и ярости, чтобы защититься от Фелуриан. Но на этот раз я познал его не в пылу какого-либо сильного чувства. Я постиг его мягко, как протягивают руку, желая поймать плывущее по воздуху семя чертополоха.

И потому, когда я увидел свою лютню, прилив жарких эмоций вышиб меня из состояния «листка на ветру» как воробья, подбитого камнем. Имя ветра разлетелось в клочья, оставив меня пустым и ослепшим. Я огляделся вокруг, посмотрел на бешено пляшущие листья — и не увидел никакого узора, лишь тысячи лезвий, кромсающих воздух на ветру.

Я завершил свой медленный обход дерева. В животе у меня туго свилась тревога. Благодаря присутствию лютни мне сделалось ясно одно. Любой из этих предметов мог оказаться ловушкой, нарочно устроенной для меня.

Вашет говорила, что испытание не только в том, что именно я принесу назад от дерева. Но и в том, как я это сделаю и что я стану делать с этой вещью после. Если я возьму тяжелый золотой слиток и отдам его Шехин, покажет ли это, что я готов приносить школе деньги? Или это будет означать, что я готов жадно вцепиться во что-то тяжелое и неудобное, даже если это подвергнет меня опасности?

И то же самое касалось любой из этих вещей. Если взять красную рубаху, это можно истолковать как благородное стремление к праву ее носить либо как надменную уверенность, что я достоин вступить в их ряды. Тем более это касалось древнего меча, который там висел. Я не сомневался, что адемы дорожат им не меньше, чем ребенком.

Я во второй раз медленно обошел вокруг ствола, делая вид, будто обдумываю свой выбор, хотя на самом деле просто тянул время. Я вторично нервно окинул взглядом все предметы. Вот книжечка с медной застежкой. Вот моток серой шерстяной пряжи. Вот круглый гладкий камушек на чистой белой тряпочке.

Осмотрев их все, я осознал, что, какой бы выбор я ни сделал, он может быть истолкован несколькими разными способами. Моих знаний об адемской культуре было недостаточно, чтобы решить, что именно может означать выбранный мною предмет.

Да если бы даже и знал, без имени ветра, которое проведет меня назад сквозь крону, меня все равно порежет на ленточки, когда я попытаюсь уйти. Может, меня и не покалечит, но все равно сделается ясно, что я неуклюжий варвар, а не один из них.

Я снова посмотрел на золотой слиток. Если выбрать его, по крайней мере, его вес может послужить предлогом того, что я буду неловок на обратном пути. Быть может, мне все-таки удастся сохранить лицо…

Я нервно обошел вокруг дерева в третий раз. Я чувствовал, что ветер крепчает, что ветви шумят и раскачиваются еще свирепее, чем прежде. Ветер сушил пот, выступивший на моем теле, мне сделалось холодно, я начал дрожать.

И в этот тревожный момент внезапно напомнило о себе нечто иное, а именно — мой мочевой пузырь. Моему организму было плевать на торжественность момента, я чувствовал настоятельную необходимость облегчиться.

И вот, значит, в вихре ножей, в разгар испытания, которое в то же время было судом надо мной, мне пришло в голову помочиться на ствол священного меч-дерева на глазах у двух дюжин гордых и грозных наемников.

Мысль была такая жуткая и неподобающая, что я поневоле расхохотался. И когда я разразился смехом, напряжение, от которого у меня сводило живот и мышцы спины, немедленно спало. Что бы я там ни выбрал, все будет лучше, чем помочиться на латанту!

И в этот момент, избавившись и от жаркого гнева, и от липкого страха, я посмотрел на колышущиеся вокруг листья. Прежде, когда имя ветра оставляло меня, оно всегда исчезало, как сон по пробуждении, невозвратимо, как эхо или умолкший вздох.

На этот раз все было иначе. Я провел часы, наблюдая узоры этих колышущихся листьев. Я посмотрел сквозь ветви дерева и подумал о Целеане, о том, как она прыгала и вертелась, бегала и смеялась.

И оно вернулось ко мне как имя старого друга, которое просто на миг выскользнуло из памяти. Я смотрел сквозь ветви и видел ветер. Я кротко произнес его длинное имя, и ветер сделался кроток. Я выдохнул его, точно шепот, и впервые с тех пор, как я пришел в Хаэрт, ветер улегся и полностью стих.