Читать книгу "Скырба святого с красной веревкой. Пузырь Мира и не'Мира - Флавиус Арделян"

Первоначальная вибрация испугала птиц на вершине храма, которые уже несколько дней искали способ перенести яйца к далеким скалам, и неистово носились кругами над Портой, издавая жалостливые хриплые вопли во всю мощь легких и глоток. Начавшиеся шум и грохот прогнали их насовсем, и Порта потеряла еще один символ. Понятное дело – без жертв не обойтись.

Суета в мастерских достигла пика, когда с храма осыпались все панели облицовки, как скорлупа с яйца, которое разбивается на пороге новой жизни. Центр города превратился в руины, но каждый конец – это надежда на новое начало, говорили себе все и аплодировали при виде гигантской платформы, которую с трудом толкали шестерни и подземные двигатели. На платфор-

ме, внутри огромного деревянного ковчега, как предполагали над’Люди, скрывалась Великая Лярва: копошилась и неустанно ворочалась с боку на бок, вынуждая день и ночь сменять и сменять друг друга. Ученики Аль-Фабра взяли себя в руки, а потом придумали этим самым рукам работу: открыли бочки с пивом и, насвистывая от радостной потери, с восторгом, к которому примешивалась зависть, подумали о великом Ульрике-инженере, которого с ними не было – видать, остался под землей, в том инфернальном шуме, который издавали потроха Великого Плана. Везучий подлец!

Но тут платформа остановилась. Над Портой опять воцарилась тишина, заполняя пустоты, разжигая сомнения и страх. Пиво уже не текло рекой, Аль-Фабр вцепился в фиолетовые шторы в своем кабинете, над’Люди спустились с крыш шатров, качая головой и пожимая плечами; от Порогов не было слышно ни единого голоса, только завывание ветра, гуляющего туда-сюда сквозь приоткрытые двери в то пространство, что кишело заблудшими душами. Молчание, коего боится всякое живое существо во всяком мире, длилось недолго – раздался оглушительный треск, и платформа начала вращаться вокруг своей оси. Радостные возгласы зазвучали по всей Порте до самых Порогов; и вот огромный ковчег, в котором обитала Мать Лярва, опять двинулся к тучам, плотным кольцом обрамлявшим титаническую дыру в небесах.

В Мире (потому что в пре’Мире все эти события еще не случились, в пост’Мире превратились в дела давно минувших дней; а про меж’Мир пока что и сказать нечего) мэтрэгунцы, вернувшиеся в Мандрагору, занялись делом, и им как будто помогала незримая, но ощутимая воля Нового Тауша – а на самом деле это были сорок шесть невидимых учеников, переживших первую атаку не’Мира; все вместе они начали заново отстраивать платформы, как вдруг увидели, что вдалеке – на самом краю города, там, где Мандрагора тянулась навстречу лесу и скалам, – целый квартал исчез, канул в новые дыры, которые неустанно открывались под покрывалом из туч. Улицы и дома исчезли за несколько мгновений, словно их там и не было никогда, словно никто из горожан не жертвовал чем-нибудь, чтобы построить те хозяйства, после которых не осталось даже руин; только пустота, заполненная тучами. Миг спустя соседний район с его рыбным рынком и зданием комиссариата, с торговой палатой, с двумя садиками, которые давно поглотили тучи, и с десятками домов, теснящихся вокруг моста через Спуркату, тоже исчез, уступив место молочному владычеству облаков, пространству спокойствия и тошнотворной вони.

Тогда мэтрэгунцы начали вопить и рвать на себе волосы, полагая, что весь город сейчас рухнет в пустоту вместе с ними. Они бросились к трактирам, еще не затронутым разрушениями, оставив позади тех немногих, кто решился сражаться плечом к плечу с Новым Таушем. Святой был молчалив: внутри него тоже рушились огромные пространства.

Внизу, в Порте, над’Люди тыкали пальцами в небеса, показывая на дома, внезапно появившиеся в клубящихся тучах, падающие и разваливающиеся на лету, ударяясь друг о друга, от чего на город Лярвы пролился дождь из досок, осколков стекла и земли. Платформа поднималась медленно, осторожнее, чем в самом начале, аккуратно балансируя огромный ящик наверху. Внизу, в распотрошенном подземелье, трясся Ульрик, сжимая в руках второй план. Он собрал свои вещи и спрятал Первого Ашкиуцэ в тайной комнатке в опоре, а сам прислонился к ней и дожидался подходящего момента, чтобы исчезнуть.

Где-то далеко Аль-Фабр дернул за шнур, змеящийся сквозь стены, и услышал гнусавый звук колокола в соседней комнате. Через несколько секунд в его кабинет вошли двое мужчин.

– Да, великий Аль-Фабр. Вы нас звали?

– Приведите ко мне Ульрика-инженера.

– Но, Великий Архитектор, со всем уважением… Ульрик в храме, план приведен в действие, видно же, как…

– Мне плевать, что видно! – завопил Аль-Фабр и кулаком разбил окно. – Мне надо понять, чего не видно.

– Конечно, господин.

Аль-Фабр, не моргнув глазом, вытащил из руки осколок стекла, и в тот же момент на пол упала записка, которую он сжимал в кулаке.

– Господин… – раздалось от порога.

– Вы еще не ушли? – рявкнул Аль-Фабр.

– Позвать кого-нибудь, чтобы…

– Нет. Сам справлюсь, – сказал он и туго обернул вокруг раны несколько тряпок. – Приведите ко мне Ульрика.

Скомканная и испачканная в крови записка лежала на полу. Если бы кто-то ее развернул, то увидел бы, что каждый сантиметр исписан формулами и изрисован чертежами, схемами и всевозможными эскизами, как будто все символы письменной речи вдруг обезумели и взбунтовались. Аль-Фабр поглядывал то вдаль, на Великую Лярву, сокрытую внутри ящика, который вращался вокруг собственной оси на платформе, то вниз, на свою кровь, и думал о том, до чего мала дистанция между жизнью и смертью, до чего она незначительна – можно сказать, ее почти нет. Все одно и то же.

Через час, самое большее два, как знал Ульрик, тайная дверь должна была появиться посреди раздвигающегося механизма Великого Плана и оказаться прямо перед ним. Он уже представлял себе, как проберется внутрь деревянной конструкции вместе с Первым Ашкиуцэ, одной ногой в не’Мире, другой – в над’Мире, думая о Карине; он безуспешно пытался вновь увидеть ее лицо мысленным взором, а потом сквозь шум и ужасную вибрацию подземелья его кто-то позвал по имени. Молодой инженер не обратил внимания, потому что имя само по себе уже сделалось чуждым – осколком старого мира, с его незнакомыми зорями, фальшивыми амбициями и чувствами, оскверненными невыплаченными долгами.

И опять:

– Ульрик! Ульрик-инженер!

Потом юноша почувствовал прикосновение к плечу и вздрогнул.

Перед ним стояли двое над’Людей, которых он раньше видел лишь мельком в коридорах канцелярии, мастерских и кабинете Аль-Фабра. Их лица исказились от неприятных ощущений, вызванных работой Великого Плана – громкие шумы производили внутри разума перестановку мыслей, схожую с перетаскиванием мебели, от которого портится паркет.

– Мы просим… тебя… пойти с нами, – сообщил один из них.

– Зачем?

– Ты… нужен Мастеру, – прокричал другой.

– Аль-Фабру?

Двое переглянулись (а разве существует другой мастер?) и кивнули Ульрику.

– Идем.

Ульрик бросил взгляд в дыру под ними, откуда поднимался шум и гул, но дверь в потайную комнату еще не показалась. В голове у него сталкивались звезды, фейерверки взрывались перед глазами; потеряв самообладание и ощутив себя загнанным в угол, он оттолкнул одного из посланников и бросился наутек. Над’Человек споткнулся и рухнул в пропасть, отголоски воплей протянулись за ним, словно шлейф, который почти можно было узреть. Другой на миг растерялся – одной рукой хватал воздух, пытаясь поймать товарища, а другой хотел вцепиться в Ульрика, но последний вырвался, а первый упал.