Читать книгу "Край вечных туманов - Роксана Гедеон"

– Чтобы спастись от гильотины, разумеется.

Мне это показалось глупым. И возмутительным. Беременность давала лишь отсрочку казни. Девять месяцев пройдут, а приговор останется. Хотя, может быть, в этом есть резон…

– Но идти на такое – это же унизительно! – вскричала я, возмутившись.

– Ну, как знаете. По-моему, лучше это, чем гильотина. Что касается меня, то я не хочу умирать. Я буду отдаваться каждому мужчине, который только захочет меня, но я выйду из этого ужасного места!

Последние слова она почти выкрикнула – с отчаянием и злостью. Я поняла, что спорить с ней – это пытаться отобрать у нее надежду. Она не хотела умирать. Это было вполне доступно моему пониманию.

Но до какой степени ужаса нужно было дойти, чтобы позволить отношениям между людьми так извратиться. Это тоже дело революции, подумала я. Она имеет все основания для гордости.

Первый день моего заключения в Люксембургской тюрьме подходил к концу.

2

Аврора и Изабелла оказались в Люксембургской тюрьме через три дня после того, как туда была заключена я. Три наши койки заняли один из свободных углов в камере; мы отгородились простынями и, таким образом, обеспечили себе некоторое уединение даже в этом месте.

Изабелла долго не могла взять в толк, что же все-таки со мной произошло, и ей трудно было поверить, что в Париже существует столь мощное и разветвленное роялистское подполье, возглавляемое бароном де Батцем.

– Как вы могли согласиться на такое, Сюзанна?

– Я хотела отомстить. Барон дал мне такой шанс.

Изабелла пожала плечами. Она была чужда мести. Презирать она умела, да, но дальше того ее негативные чувства не простирались. Впрочем, она не потеряла отца во время революции, у нее не казнили брата.

Аврора приехала из тюрьмы Шантийи бледная, похудевшая, вытянувшаяся, и щеки ее совершенно утратили былой детский румянец. Девочке нужны были овощи, фрукты. Но единственное, что смог достать для нас тюремщик, – это несколько унций фасоли и проросшего риса. Фасоль мы поделили между собой, а зеленые побеги риса съела Аврора.

Изабелла уже не сидела оцепеневшая, с каменным лицом, как тогда, в Шантийи, и всегдашняя жизнерадостность возвращалась к ней. В первый же вечер она приняла предложение одного из аристократов и пошла с ним в постель. Возвратилась она, правда, недовольная и назвала своего партнера «тупицей», но выразила желание продолжать подобные попытки.

– Должен же хоть один мужчина в этой камере оказаться не тюфяком, а опытным любовником!

– Вы что, хотите забеременеть? – спросила я, ибо не видела другого объяснения происходящему.

Черные глаза Изабеллы взглянули на меня изумленно; она расхохоталась, но в смехе ее звучала горечь.

– О, моя дорогая, неужели вы не поняли до сих пор? У меня не может быть детей, так что даже такой путь к спасению мне отрезан… Увы, Сюзанна… Двенадцать лет назад у меня был выкидыш, который избавил меня от всяких опасений иметь ребенка.

Я прикусила язык. Сама того не понимая, я причинила ей боль. Изабелла не показала этого, но достаточно было вслушаться в ее голос, чтобы понять, что ей больно. Ни за что на свете я не заговорю больше на эту тему.

Расчесывая свои густые темные волосы, Изабелла добавила:

– Надо же мне повеселиться перед смертью. И я все-таки найду в этой тюрьме человека, который не сопляк в любви, – пусть даже для этого мне надо будет перевернуть весь Люксембург…

Аврора слушала все это, открыв рот. Я подумала было, что она еще слишком мала, чтобы при ней обсуждать подобные вещи, но потом махнула рукой. Она и так все понимает. Будет лучше, если мы с Изабеллой будем вести себя естественно. Если мы станем шептаться и делать из этого тайну, это вызовет у Авроры нездоровый интерес и чрезмерно акцентирует внимание на отношениях между мужчиной и женщиной. Я вспомнила свои монастырские годы. Какие только небылицы не рассказывали мы друг другу, и все только потому, что ничего не знали наверное и некому было объяснить нам все это доверительно.

– Мама, ведь я не твоя дочь, правда? – спросила вдруг Аврора.

Я вздохнула, но сдержала себя и очень спокойно взглянула на девочку.

– Почему ты так думаешь, малышка?

– Потому что мне это понятно.

– Как это – «понятно»?

– Мне скоро будет двенадцать, а тебе двадцать три. Не могла же я родиться у тебя, когда тебе было одиннадцать! Я знаю, такие молоденькие девочки замуж не выходят.

Я глубоко вздохнула. Рано или поздно Аврора должна была понять. Может, это и к лучшему.

– Ты права, моя дорогая. Но ты все равно моя дочь. Я люблю тебя. Мне казалось, ты чувствуешь это.

– Да.

– Я рада. Разве тебе было когда-нибудь плохо со мной?

– Нет.

– У меня нет другой дочери, кроме тебя. И из-за того, что теперь ты все понимаешь, мы ведь не поссоримся, правда?

Аврора прижалась ко мне, я обняла ее, поцеловала. Ее пока не интересовало, как она попала ко мне и почему.

– У меня осталась только ты, Аврора.

– А Жанно?

– Жанно далеко, – прошептала я, чувствуя, как сжимается у меня сердце. – Теперь только ты со мной, мой ангел.

Мы долго сидели, обнявшись, слушая дыхание друг друга. Я любила эту девочку. Она была со мной уже почти восемь лет, я привыкла к ней. Она одна, вероятно, выйдет отсюда. Батц обещал это. Но что с ней станет на свободе, в голодном кровавом Париже? Я могла лишь думать об этом. Помочь ей не в моих силах.

Поздним вечером 5 февраля, вскоре после того, как была составлена новая партия заключенных для Трибунала, тюремщик позвал меня к выходу.

Я была готова. Я знала, что на допросы вызывают вечером либо ночью, поэтому и внешне, и внутренне готовилась к этому. Меня только удивляло, что целых пять дней меня не трогали. Но я все равно была аккуратно одета. Я даже сумела перед жалким осколком, зеркала красиво причесаться, а на тщательно уложенные золотистые волосы надела хорошенький кружевной чепчик, позаимствованный у Изабеллы, который легкими плиссированными воланами обрамлял изящный овал лица.

Я должна была выглядеть хорошо, на этом настаивал даже Батц. Но и самой мне хотелось того же. Странно, но все женщины, отправляющиеся в Трибунал или даже на эшафот прилагали все усилия к этому: тщательно расчесывали волосы, занимали у других вещи, чтобы выглядеть покрасивее. Да, странное желание, если учесть, что обезглавленные тела сваливаются в одну безымянную яму и засыпаются гашеной известью.

Я шла за тюремщиком. У самого выхода он связал мне руки веревкой и передал какому-то революционному комиссару. Комиссар знаком велел мне садиться в темную мрачную карету, на запятках которой стояли огромные жандармы, вооруженные саблями. Дверца захлопнулась, комиссар задернул черные занавески и дал знак отправляться.