Читать книгу "Загадочные страницы русской истории - Николай Ефимов"

По плану Ставки летнее наступление должно было начаться 15 июня. Тем временем положение дел на Итальянском фронте резко ухудшилось — Трентинская операция изрядно вымотала обе противоборствующие стороны. А на территории Франции продолжала вертеться «Верденская мясорубка» — сражение за Верденский укрепленный район, начавшееся еще в конце февраля, а на реке Сомме готовилось наступление англо-французских войск… В общем, государствам Антанты приходилось очень даже нелегко.

Не нужно быть большим специалистом в стратегии, чтобы понять, что в этой связи произошло: союзники обратились к русскому командованию, и русские, как принято говорить, «верные союзническому долгу», ускорили переход в наступление. В наших российских условиях сделать это было не так-то и легко — по многим причинам. Одна из них — наша стабильная беда: дороги. Ведь если во Франции к началу Первой мировой войны протяженность шоссейных дорог составляла 563 тысячи километров, в Германии — 265 тысяч, в соседней с нами Австро-Венгрии — 141 тысячу, то на всю Европейскую Россию, на территории которой могли бы многократно разместиться все перечисленные страны, оборудованных шоссейных дорог было всего… 35 770 километров!

По этой, а также по многим иным причинам, не все благополучно обстояло и со снабжением наступающих войск.

«Мы вынуждены начать операцию, будучи бедно обеспеченными снарядами для тяжелой артиллерии, которых ниоткуда не можем добыть в скором времени. Поэтому большой промежуток между началом операции на нашем и французском фронтах нежелателен; мне нужна полная уверенность, что удар со стороны англо-французов действительно последует, хотя бы Верденская операция и не получила завершения», — телеграфировал Алексеев союзникам.

Русское командование ожидало начала наступления союзников на Сомме, но ждать пришлось долго, ибо своих солдат в жертву тому же «союзническому долгу» английское и французское командование приносить не спешило.

Зато Юго-Западный фронт перешел в наступление на целых десять дней раньше запланированного — русских солдат во имя спасения западных союзников не жалели ни в 1805 году, ни в 1914-м, ни в 1945-м…

«Кому… могло прийти в голову, что именно та армия, которая больше других нуждалась в материальной поддержке, моральные силы которой должны были быть глубоко потрясены тяжелым отступлением 1915 года, она-то первая и перейдет в наступление и еще раз поддержит славу своих старых знамен. Что летняя кампания 1916 года на русском фронте не только заставит немцев окончательно отказаться от Вердена, но и вынудит их к переброске своих дивизий на поддержку деморализованных австрийских армий, а это в свою очередь облегчит французам прорыв германского фронта на Сомме», — вспоминал впоследствии русский военный агент в Париже граф А. А. Игнатьев.

«С рассветом 22 мая на назначенных участках начался сильный артиллерийский огонь по всему Юго-Западному фронту. Главной задержкой для наступления пехоты справедливо считались проволочные заграждения вследствие их прочности и многочисленности, поэтому требовалось огнем легкой артиллерии проделать многочисленные проходы в этих заграждениях. На тяжелую артиллерию и гаубицы возлагалась задача уничтожения окопов первой укрепленной полосы, и, наконец, часть артиллерии предназначалась для подавления артиллерийского огня противника. По достижении одной задачи та часть артиллерии, которая ее выполнила, должна была переносить свой огонь на другие цели, которые по ходу дела считались наиболее неотложными, всемерно помогая пехоте продвигаться вперед», — вспоминал генерал Брусилов.

Недаром Алексеева более всего заботила нехватка снарядов. Первая мировая война была позиционной, и, в отличие от прежних времен, наступающая пехота шагу не могла сделать, если ее путь не был обработан артиллерией.

«С рассветом наша тяжелая и мортирная артиллерия начала разрушение укрепленных пунктов участка Ставок, Хромякова, а в девятом часу легкая артиллерия — проволочных заграждений. В 40-м корпусе разрушение окопов первой линии и проволочных заграждений на всем фронте идет вполне успешно. Команды разведчиков 5-го и 6-го стрелковых полков проникли южнее дороги Олыка, Покашево в окопы первой линии на широком фронте, уже брошенные австрийцами, вынесли оттуда щиты, винтовки и ручные гранаты; при подходе же ко второй линии были встречены контратакой и отошли с незначительными потерями», — это фрагмент боевого донесения за первый день наступления.

А сколько было героизма, сколько подвигов было совершено в те дни!

Вот выдержки из официальных бумаг «8-го стрелкового пол ка прапорщик Егоров с десятью разведчиками, скрытно пробравшись в тыл противнику, заставил положить оружие упорно дравшийся венгерский батальон и взял в плен 23 офицера, 804 нижних чина и 4 пулемета, отразив еще при этом конную атаку неприятельского эскадрона».

«Капитан Насонов с 20 конноартиллеристами захватил батарею врага при Заставне, догнал отходящего неприятеля, изрубил и перестрелял сопротивлявшихся и взял всех остальных — 3 офицеров, 83 нижних чина, 4 орудия и 6 зарядных ящиков с запряжками».

«Из славных дел обращает на себя внимание взятие гаубичной батареи под Снятынем. Командир 1-го батальона 5-го пехотного Заамурского полка, старый солдат поручик Гусак послал в атаку на батарею, бившую картечью, роту своего сына — прапорщика Гусака…»

Вспоминаются похожие эпизоды из предыдущих времен, и ясно, что офицеры и солдаты Русской армии были верны славным своим традициям.

«Количество пленных, захваченных четырьмя армиями генерала Брусилова, составило в конце первых суток — 24 мая — 41 000 человек. 26 мая их уже было 72 000, к 28-му числу — уже 108 000 и к 30-му — 115 000, с тем, чтобы вечером 1 июня перевалить за 150 000!» — написано в «Истории Русской армии».

Россия гордилась своими героями! В штаб Юго- Западного фронта приносили кипы телеграмм, приходивших со всех концов страны.

«Все всколыхнулось, — вспоминал генерал Брусилов. — Крестьяне, рабочие, аристократия, духовенство, интеллигенция, учащаяся молодежь — все бесконечной телеграфной лентой хотели мне сказать, что они — русские люди и что сердца их бьются заодно с моей дорогой, окровавленной во имя Родины, но победоносной армией. И это было мне поддержкой и великим утешением. Это были лучшие дни моей жизни, ибо я жил одной общей радостью со всей Россией».

Но в высших слоях России — «правящей элите» и «военной верхушке» — царили в то время совершенно иные настроения, а командующие другими фронтами как не хотели наступать ранее, так и не стремились к этому теперь.

«Между штабами Западного и Юго-Западного фронтов и Ставкой велись напряженные переговоры. Генерал Эверт все не решался наступать, прося отсрочку за отсрочкой: с 31 мая на 4 июня, с 4-го на 20-е…», — писал Керсновский.

В своих мемуарах Алексей Алексеевич объяснил причину непотопляемости этого генерала: «Я хорошо понимал, что царь тут ни при чем, так как в военном деле его можно считать младенцем, и что весь вопрос состоит в том, что Алексеев хотя отлично понимает, каково положение дел и преступность действий Эверта и Куропаткина, но как бывший их подчиненный во время японской войны всемерно старается прикрыть их бездействие и скрепя сердце соглашается с их представлениями».