Читать книгу "Попугаи с площади Ареццо - Эрик-Эмманюэль Шмитт"

Да, наша бабушка бросилась вниз, в пустоту, как и Северина. Она была несчастна. Она была очень хороша собой, но женщины ей нравились больше мужчин. Ее муж узнал об этом и пригрозил упрятать ее в психушку. Она предпочла умереть.

Наш отец обожал свою мать, которой лишился в семь лет. Откуда мне это известно? После его смерти мы обнаружили в его комнате множество ее фотографий. Одно ее фото он даже носил в бумажнике. Короче, мой отец очень страдал из-за ее смерти и уже не оправился после того, как это случилось.

Северина рассказывала Вам? Гибель нашей семьи началась, когда Пьер, наш старший брат, обнаружил, что отец переодевается женщиной. Нет, он не торговал своим телом, просто переодевался в женскую одежду и бродил по улицам. Однажды это известие разрушило наш мир и прозвенело погребальным колоколом по его спокойствию. Оказалось, что под личиной нашего почтенного отца, которого мы побаивались, скрывался монстр. Оказалось, что никто из нас ничего не знает друг о друге. Оказалось, что весь мир лжет. И я уехала из Франции с Бубакаром, который тогда был моим женихом, а теперь стал мужем.

Я вовсе не жалею, что спасла свою жизнь, но жалею, что не попыталась разобраться. Почему наш отец переодевался женщиной? Теперь я могу восстановить по ниточкам картину, сложившуюся в сознании моего отца: он пытался найти свою мать, вернуться к ней через ее одежду, прически, украшения, через саму ее женственность; отец продолжал любить свою погибшую мать, и, хоть он и не мог оживить ее, он мог приблизиться к ней. Это трагично, смехотворно, в этом есть нежность, красота и безнадежность. Но мы этого не поняли. Неизвестно даже, понимал ли он это сам. Нельзя вылечиться от самого себя.

После смерти нашего отца, потом матери, а потом и брата я отказалась от наследства. Я посоветовала Северине сделать то же самое. Последуй она моему совету, мы с ней были бы вместе как две сестры и, может быть, она сейчас была бы жива… Но она взяла на себя это бремя. Я убеждена, что она унаследовала не только деньги, но и семейную судьбу. Получив эти миллионы, она получила вместе с ними и проблемы, целые пропасти, которые у нас обходили молчанием, и наше родовое проклятие.

Трагедии повторяются, Франсуа-Максим, особенно когда мы о них не знаем. Мы получаем в наследство то, что нам неизвестно. Молчание убивает.

В тот день Франсуа-Максим только делал вид, что работает; на самом деле он все время думал о Северине и о детях.

В полночь он все еще думал о них, сидя на балконе, выходящем на площадь Ареццо, где попугаи наконец-то перестали галдеть и задремали.

Вдруг тишину на площади нарушило хлопанье крыльев. С криками и шуршанием перьев птицы перепархивали между самыми верхними ветвями, до ужаса перепуганные чем-то, что происходило напротив.

Франсуа-Максим пытался разглядеть, что там случилось, перегнулся через перила, отклонился назад и, задрав голову, пытался увидеть, что там творится у него на крыше.

Между трубами снова показалась тень.

На этот раз Франсуа-Максим ринулся на верхний этаж и выскочил на крышу меньше чем через минуту после того, как птицы подняли гвалт.

В сером лунном свете испуганный Гийом уставился на отца, появившегося из люка. От испуга он споткнулся и ухватился за антенну…

— Папа?

— Гийом, милый, что ты тут делаешь?

Мальчик выглядел удивленным, что его назвали «милый», вместо того чтобы отругать. Увидев сына у края бездны, Франсуа-Максим мгновенно понял, что это значит: мальчик пытался лучше понять свою мать, быть похожим на нее, а может, даже и найти ее здесь. Он кокетничал с бездной. Играл с самоубийством.

Отец выскочил на крышу и прижал мальчика к себе:

— Пойдем-ка, Гийом. Ты мне все расскажешь.

— А ты один, без той дамы?

— Какой дамы?

— Ну той, что вместо мамы. Той, что ходит к тебе по ночам.

Франсуа-Максим улыбнулся грустной улыбкой:

— Пойдем, мой милый. Мне тоже нужно кое-что тебе рассказать. Мы все не без недостатков.

И, обхватив сына обеими руками, Франсуа-Максим спустился по приставной лесенке, ведущей на захламленный чердак, а пока спускался, дал себе слово, что ни за что не будет скрывать от сына, как сложно устроены люди: и его мать, и он сам, даже если для этого придется пожертвовать гордостью и тем идеальным образом отца, который он сам себе выстроил.

3

Уход Жозефины в равной мере ошарашил Изабель и Батиста: Изабель — потому, что она еще плоховато знала свою возлюбленную, а Батиста — потому, что он как раз знал Жозефину хорошо.

Последние дни были такими счастливыми — Изабель и в голову не приходило, что Жозефина может их покинуть, наоборот, она, будто веселый, шаловливый домовой, возбужденный новизною происходящего, придумывала, какой будет их жизнь втроем, как переставить мебель, чтобы у каждого были свои заветные местечки, строила планы на отпуск. Правда, между вспышками веселья у Жозефины вклинивались минуты раздражения и меланхолии, которые Изабель объясняла темпераментом подруги — полнокровным, склонным к чрезмерности, театральности. Свои чувства Жозефина сразу выдавала наружу в отличие от сдержанного Батиста. Неаккуратно сервированное блюдо мгновенно лишало ее аппетита, даже если она садилась за стол голодной; неприятный запах заставлял ее немедленно покинуть любой магазин, причем со скандалом; если собеседник говорил неграмотно, она переставала его понимать; провинциальный выговор превращал для нее человека в уморительного клоуна; прыщик, краснота или волосок на лице у кого-нибудь уже ее настораживал. В ее глазах любая деталь значила не меньше целого. Возможно, даже больше. Она была перфекционисткой, тосковала по абсолюту, и реальность могла ее только разочаровать. Энтузиазм сменялся у нее полной вымотанностью, аппетит мог перейти в ужас, ее неукротимая жизнерадостность некоторым казалась неотразимой, но большинству людей мешала оценить ее по достоинству. Предельная чувствительность лишала ее многих удовольствий и временами просто вредила. Она сама становилась первой жертвой своего переменчивого настроения — и тогда прибегала к помощи Батиста, своего гида и наставника, хотела перенять его невозмутимость и умение смотреть на вещи отстраненно, но даже этого она требовала так настойчиво и страстно, что тут же выходила из себя, если он откладывал разговор. Кроткая Изабель была так сильно влюблена в свою подругу, похожую на грозовое небо, что даже не подозревала, какие страдания ее переполняют.

Батист же предчувствовал этот взрыв. С самой первой ночи он чувствовал, что жена следит за ним, отслеживает его реакции и оценивает их. Жозефина сперва обрадовалась, что он принял Изабель, но потом, постепенно, начала этому удивляться, а позже и опасаться. Как он мог согласиться на столь неприемлемое предложение? Может, он потому ее принял, что ему наскучила их жизнь вдвоем? Сделал он это из любви к ней или просто от скуки? Иногда она видела в их тройственном союзе триумф любви, но в другие моменты усматривала в нем измену. Ведь если она решила любить сразу двоих, это значит, что она меньше внимания уделяет своему спутнику. Батист читал эту дилемму во взгляде Жозефины, которая иногда намеренно отстранялась от радостей их жизни втроем и смотрела на них со стороны, как пытливая наблюдательница, судья или даже прокурор. В последнее время у нее даже появилась привычка неожиданно входить в комнату, словно она хотела обнаружить какую-то скрываемую от нее истину; стоило Батисту с Изабель придумать без ее участия какой-нибудь план, как она мрачнела и замыкалась в себе; если она вставала раньше их, она злилась, что они валяются в постели после того, как она уже приготовила для всех завтрак. А когда Батист и Изабель оба садились за работу, она вообще стала воспринимать это как личное оскорбление. Когда-то в прежние годы Жозефина злилась на то, что Батист погружается в свои дела: «Я бешусь, когда ты пишешь, Батист. Тогда мне кажется, что меня вообще не существует».