Читать книгу "Медведица, или легенда о Черном Янгаре - Карина Демина"

— Держи, — Олли, исчезнувший было, вновь появился. В одной руке он держал корону из переплетенных рогов, в другой — камень знакомой четырехугольной формы. — Это твое. Обронил…

Протянул камень. А корону на голову Янгару надел. Впору пришлась, вот только оказалась тяжелой, неудобной.

И Янгар, содрав золотой венец, со злостью отшвырнул его.

— Зря бросаешься, — миролюбиво заметил Олли. — Оглянись.

На что глядеть?

На решетку? На мертвецов? На это Янгар в своей жизни уже нагляделся вдосталь.

— Род Таго… трое… остался, кажется, Кейхо, которому десятый год пошел… — Олли остановился возле покойника в роскошных бархатных одеждах, ныне побуревших. Мужчина лежал на спине, вывернув голову, которая держалась на лоскуте кожи. — А там дальше Куний род… и Волки лежат… Росомахи…

Он переходил от мертвеца к мертвецу.

И Янгар понимал, что ему хотят сказать: некому власть делить. Полегли на арене Золотые рода, кровью за некогда пролитую кровь заплатили. Месть это?

Нет. Вышло так.

— Я просто пытался выжить, — Янгар гладил рыжие волосы жены, губы ее бледные, щеки, глаза… все еще надеялся, что дрогнут ресницы. — Я просто пытался выжить…

Чего ради?

Кейсо ушел.

И она, легконогая медведица, за ним… никого не осталось.

Корона?

— Себе оставь, — Янгар сжал в руке чешуйку, выдранную сумеречными когтями. А Олли поднял корону, отряхнул кое-как от пыли и пепла, и примерил. Поднял было руку, снять желая, но оставил.

Пускай. Из него выйдет кёниг…

…и люди куда охотней примут сына Тридуба, нежели Янгхаара Каапо.

…он так и остался чужаком.

Для всех, кроме той, которая лежала на его коленях.

— Ты обещала, — он прижался щекой к ее щеке, что еще сохранила призрак тепла, дразня ложною надеждой. — Ты обещала дождаться меня и…

Дрогнуло в изломанной ее груди сердце. И тень боли скользнула по побелевшему лицу. Сжались губы, сдерживая стон.

Его маленькая медведица вернулась.

— Воды! — рявкнул Янгар. — Принеси воды… вина… чего-нибудь…

Она дышала, быстро и часто, хватая воздух губами. И в уголках их пузырилась кровь. Она же, красная, человеческая, хлынула из носа, из ушей, отсчитывая отведенные Аану мгновенья жизни.

Нет, Янгар ее не отпустит.

И сдавив каменную чешуйку в кулаке, он приказал ей стать прахом. А горсть его высыпал в чашу, которую подал Олли. Откуда взял? Взял и ладно. Красное вино сделалось густым, вязким.

Получится ли?

Только бы получилось.

Раздвинуть губы. И меж зубами, стиснутыми от боли, сунуть острие ножа.

Всего-то глоток надо… и еще один… уговорами, силой, но заставить выпить до дна, до последней черной капли, которая долго держалась на краю кубка, не желая падать.

— Пожалуйста, Аану, — Янгар держал ее голову и слышал боль.

Лекарство было горьким.

И когда она забылась глубоким тяжелым сном, поднял на руки.

— Она… — Олли все время держался рядом.

Босый. Полуголый. Грязный. И корона на солнце пышет золотым жаром.

— Она вернется, — ответил Янгар, вглядываясь в бледное лицо жены. — Она кое-что мне обещала…

Я спала. И этот сон был полон солнечного света.

Я спала и жмурилась, глядя на желтый круг, зависший над горизонтом. Он отражался в воде речушки. От воды тянуло прохладой, и больше всего мне хотелось раздеться и нырнуть в сине-зеленый омут. Поговаривали, что на дне его обитает старый сом, столь огромный, что способен утянуть и человека. Раз в год мужики собирались сома ловить, кидали сети, приманивали курами, но сом был хитер. Меня он не тронет.

Я знаю.

Сижу на берегу, держу гибкое удилище, краем глаза слежу за поплавком и любуюсь своим в воде отражением. Платок съехал, волосы растрепались, и на них, рыжих, слетаются стрекозы.

— Не клюет? — я не слышала, как он подошел, хотела обернуться, но не смогла, будто сама река держала мой взгляд.

— Не клюет, — согласилась я.

И пускай себе. Я же пришла не рыбы ради, а чтобы спрятаться, посидеть в тишине, в тени старого тополя, который почти съехал уже в воду, но все еще цеплялся длинными корнями за оплывающий берег.

У меня с собой горбушка хлеба, кусок сыра и два яблока.

— Хочешь? — я протягиваю одно, крупное, с плотной желто-красной кожурой.

— Хочу.

Его тень слишком тяжела для воды и тонет, извивается, словно змея.

— Если не клюет, то… — он садится рядом, и я подвигаюсь, делясь местом на коряжине. — Может, пойдем домой?

Не хочу.

Там шумно. И нет для меня места.

Отец вот вернулся, братья, сестрица… семья, которая чужая. И если вдруг вспоминают обо мне, то лишь затем, чтобы упреком уколоть.

— Так было раньше, медвежонок, — он с хрустом впился в яблоко. И говорил, не прекращая жевать. — А сейчас все иначе. Увидишь.

Он ел так вкусно, что мне тоже захотелось.

— Я построю для тебя другой дом…

— Далеко?

— Далеко, — согласился он и руку подал.

Уйти, но… а как же река? И моя рыбалка? И все остальное? Разве могу я это бросить? Но если откажусь, то он, тот, кто пришел за мной, обидится. Он исчезнет навсегда.

И при одной мысли о том, чтобы расстаться с ним, мне становится страшно. Я хватаюсь за руку его, а он рывком поднимает меня на ноги.

— Все будет хорошо, моя медведица, — говорит Янгар, и я верю ему.

Конечно. Разве у нас может быть иначе?

— Пойдем, Аану… — он тянет меня от реки, и я иду. Влажная трава цепляется за ноги, оставляет темные пятна на моей юбке, но идти легко. И в какой-то миг я бегу, смеюсь, радуясь тому, что вновь жива…

…жива.

Открыла глаза, а перед ними окошко. И солнце повисло аккурат напротив этого окошка. Свет отражается в стеклах, синих и желтых, и на простыне моей остается россыпью солнечных зайчиков. Я хочу поймать хотя бы одного, но оказывается, что руки мои слишком тяжелы.

А еще очень хочется пить.

И я не без труда отворачиваюсь от окна.

Комната. Большая. Красивая. Стены шелковой тканью обиты, и на ней распускаются диковинные цветы, а меж ними птицы порхают красоты удивительной. Должно быть, такие водятся в благословенной стране Кхемет.

В комнате камин горит, а к нему вплотную кресло придвинуто. И в нем придремал, откинув голову на спинку, Янгар. Наверное, он давно не спал. Похудел. Скулы заострились, щеки запали, а под глазами залегли глубокие тени. Рука свисает безвольно, почти касается ковра, а подошва сапог упирается в самую каминную решетку. Того и гляди, доберется до нее пламя.