Читать книгу "Бескрылые птицы - Луи де Берньер"

Решено переместить штаб националистов из Сиваса в Анкару, и Кемаль «заимствует» бензин и покрышки у директрисы местной американской школы для армян. Его коллеги неделю держат в осаде отделение Османского банка в Сивасе, пока управляющий не перестает прикидываться больным и не выдает ссуду.

Анкара приветствует Кемаля. Город в разрухе после поджогов и взрывов, устроенных армянами, которые когда-то привели его к процветанию. После всеобщих выборов Кемаль становится членом парламента, но остается в Анкаре. Теперь в стамбульском парламенте полно его сторонников. Правительство возвращает Кемалю награды и отменяет его увольнение из армии, но Мустафа по-прежнему несговорчив. Он заявляет, что намерен выдворить греков из района Смирны, вскоре к нему присоединяется полковник Исмет — еще одно дитя Судьбы в новой стране.

Кемаль с Исметом понимают, что нельзя безоговорочно полагаться на бандитские формирования, которые зачастую действуют варварски, непредсказуемо и непродуктивно, а потому спешно принимаются за строительство регулярной армии. Тем временем Кемаль вынужден бодаться с англичанами, которые вмешиваются в дела правительства и пытаются диктовать состав кабинета. Мустафа велит своим представителям по всей стране быть готовыми к аресту английских инспекторов. Он усиливает военное давление на французов в Киликии и поразительно дерзкими набегами партизанской банды опустошает их склад с оружием в Галлиполи.

В Анкаре Кемаль будто в изоляции. Националистические политики в Стамбуле идут вперед без него. Однако происходит интересная вещь: слово «Турция», веками применявшееся за пределами Османской империи, впервые используется в официальных документах Стамбула. Это означает, что турки постепенно осознают себя обитателями сердца Анатолии. Они больше не считают себя оттоманами и теряют родство с собратьями по вере в Аравии и других районах бывшей империи. Если турки начинают использовать слово «Турция», это означает действительный конец верховенства улемов[97]и панисламской мечты мусульманских идеалистов — фантазии столь же фантастической, как греческая мечта о Великой Греции.

Союзники по Парижской мирной конференции обсуждают, как управиться с Турцией, и вязнут в неразберихе противоречивых идей. Итальянцы сливают информацию националистам, Кемаль получает конфиденциальные сведения от командира французского контингента в Анкаре. Англичане неуклюже проводят кровавую операцию и оккупируют Стамбул. Националистическое руководство арестовано и отправлено на Мальту.

Кемаль не мог и надеяться на такое чудо. Убрав законное правительство, англичане оставили его единственным влиятельным лидером националистов. Кемаль объявляет о кончине Османского государства. Он говорит: «Сегодня турецкий народ призван защитить свою способность к цивилизованности, право на жизнь и независимость, свое будущее в целом». Кемаль приказывает арестовать английских офицеров, и те фактически становятся заложниками. Стамбульский парламент самораспускается в знак протеста против действий англичан, Кемаль организует новые выборы, депутаты своевременно прибывают в Анкару. Сюда же нескончаемым потоком стекаются националистическая интеллигенция и активисты. Мустафа Кемаль склоняет на свою сторону командующего 12-м корпусом, и теперь ему фактически принадлежит вся реальная власть в неоккупированной Турции.

В Эскибахче никто не может уследить за событиями. Новости больших городов просачиваются в глубинку медленно и доходят, сильно видоизменившись.

Сейчас главная забота в здешних местах — небывало злобные набеги бандитствующего отребья. Рустэм-бей, обязанный выслеживать преступников, уже побывал в горных схватках, почти столь же яростных, какие довелось видеть на военной службе. Идет чуть ли не партизанская война: хаос нервирующих засад, долгие и бесплодные хождения по незнакомым тропам, ужасные нападения врасплох, одиночные выстрелы невесть откуда и рикошет пуль от камней, короткие ожесточенные стычки. Рустэм-бей исхудал и почернел, его кавалерийские сапоги так истерлись, что нет смысла их начищать, он просто смазывает их жиром. Феска прострелена, на правой руке длинный сабельный шрам. Когда его нет, Лейла-ханым плачет от беспокойства, и от радости — когда он возвращается.

Его милиция состоит из стариков, мальчишек, не полных калек и тех, кто, подобно гончару Искандеру, сумел избежать призыва на службу. Искандер с энтузиазмом ловит бандитов и хватается за любую возможность применить пистолет и охотничье ружье, купленные у Абдула Хрисостомоса. Ему нравятся долгие переходы в глухомани и птицы, запеченные в золе костров. К несчастью, Искандер негодный стрелок — слегка близорук и торопится дернуть собачку; его вклад в том, что он добавляет шуму в общую неразбериху перестрелок.

Однажды ему выпал шанс подстрелить Красного Волка, отъявленного бандита с фирменным знаком — неизменной алой рубахой, когда тот удирал, карабкаясь по склону, но патрон оказался дрянным, а после перезарядки было уже слишком поздно.

Искандер гордится своей удалью и жалеет, что все не удается ее проявить. «Терпеливому охотнику воздастся», — говорит он, но порой задумывается: может, Абдул Хрисостомос сделал кривое дуло или все патроны бракованные? Однако факт: однажды Рустэм-бей из любопытства опробовал ружье и с полутора сотни ярдов сшиб бутылку с ограды. Искандер же высек крошку из камня в двух шагах сбоку.

79. Я Филотея (13)

Помню, однажды я пошла собирать фиги, ушла далеко и набрала много — нам и в дом Рустэм-бея. Потом появился Ибрагим. Он замекал, как коза, которой нечего сказать, и я поняла, что сейчас его увижу.

Он высунулся из-за куста и, как всегда, меня рассмешил. Затем подошел, взял мою руку, поцеловал и сказал:

— Пташка моя.

— Почему ты всегда называешь меня пташкой? — спросила я.

— Потому что ты нежная и красивая, поешь за работой. Ты всегда казалась мне птичкой. Когда мысль о тебе вдруг придет в голову, я думаю: «О! Пташка!»

Я спросила:

— А ты помнишь, как мой брат Мехметчик и Каратавук старались взлететь, разбегались, махали руками, но ничего не получалось?

Ибрагим подумал и сказал:

— Наверное, потому что на руках нет перьев.

— По-твоему, если б на руках росли перья, мы бы летали?

— Вряд ли. А то бы кто-нибудь уже слетал.

— Вот было бы здорово! Улетели бы с тобой на вершину горы, где никто нас не увидит и не пристыдит.

Когда мы встретились в другой раз, Ибрагим сказал:

— Мне снилось, что я летаю, а когда проснулся, в голове появился стих.

— Стих? Ты его запомнил? — спросила я, и Ибрагим прочитал:

Орел взлетит и летит

Ты его не жалей

О бескрылой птичке

Слезы лей.

Пламя жадно жрет

Птиц несущихся вперед