Читать книгу "Расул Гамзатов - Шапи Магомедович Казиев"

живописец Гойя. «Люди-братья! Опомнитесь, одумайтесь, поймите, что вы делаете. Вспомните, кто вы!» — взывал Толстой, проповедуя жизнь по совести. Но их не услышали, как не слышали множество других творцов, писателей, философов, пытавшихся вернуть человечеству человеческий облик.

И всё же Расул Гамзатов и его почитаемые в стране коллеги пытались спасти духовное единство. Но их не слушали. После экономики принялись делить культурные ценности.

Это наследие было огромно, но в цене оказалось лишь то, что имело материальную ценность — недвижимость, денежные средства, музейные ценности и многое другое. Предлагалось разделить даже Большой театр — бесспорно общее культурное наследие, но как это сделать, никто не знал. Разве что снять квадригу с крыши и установить где-нибудь в парке на окраине бывшего СССР. Ещё можно было разобрать по бывшим республикам фигуры, окружавшие фонтан Дружбы народов на бывшей Выставке достижений народного хозяйства СССР.

В Министерстве культуры СССР существовал экспертный совет, участвовавший в финансировании театров. Последним деянием совета стала раздача денег, зарезервированных на покупку пьес. Десятки драматургов из разных республик получили приличные гонорары, на которые уже и не рассчитывали. Последней пьесой, закупленной Министерством культуры СССР, оказалась пьеса автора этой книги под названием «Анабиоз, или Игра в дурака». Комиссия сочла её очень актуальной на том основании, что речь в пьесе шла о тюрьме, оставшейся без охраны, и бывших заключённых, не спешивших её покидать.

Расул Гамзатов не скрывал своего возмущения тем, что творилось вокруг:

А тот, кто обещал на рельсы лечь,

Стал режиссёром этого позора.

Его бояр бесчисленная свора

Не собиралась ничего беречь[178].

Расул Гамзатов писал теперь меньше, состояние общества к поэзии не располагало. Да и близких ему переводчиков, из тех, что ещё остались, Гамзатову заботить не хотелось. Он понимал, что им приходится нелегко, за издания платили всё меньше, и нужно было как-то выживать. «Kunst will Gunst», — говорят немцы («искусство нуждается в покровителе»). Но государство отстранилось от культуры, литературы, поэзии, а новые Медичи и Морозовы всё не появлялись.

Школа перевода, которая уже многие годы едва подавала признаки жизни, была в смертельной опасности, ещё немного, и она могла исчезнуть совсем. Это беспокоило не только Расула Гамзатова, национальная литература могла лишиться моста, который связывал её с литературой мира. Поэт сказал об этом в беседе с Косминой Исрапиловой:

«— На протяжении многих лет вас переводят одни и те же переводчики. С одной стороны, это вроде бы хорошо, но с другой — у них возникает стереотип “гамзатовской поэзии”, который неминуемо сказывается на качестве работы. Как-то в разговоре со мной Валентин Берестов даже сказал, что Гамзатова “затрепали” старые переводчики, ему нужны молодые, со свежим взглядом. Вы согласны с ним?

— Переводчиков нет молодых и старых, так же как и поэтов. Пастернак перевёл в старости “Фауста”, Заболоцкий — “Витязя в тигровой шкуре”, Маршак был уже не молод, когда перевёл сонеты Шекспира и песни Бёрнса. Этих переводчиков никто не заменил.

В молодости меня перевели хорошо, потому что я плохо писал. Считаю, что надо конкретно сказать. Для меня большая потеря — Гребнев. Мои поэмы хорошо перевёл Хелемский, лирику — Козловский, прозу — Солоухин. Я благодарен Елене Николаевской, Юнне Мориц, Роберту Рождественскому, Юлии Нейман. Удачно перевела Марина Ахмедова поэмы “Ахульго” и “Суд идёт”. Книгу моих элегий перевёл Станислав Сущёвский. Сейчас, как и всё искусство, переводческое искусство в забвении. Но я думаю не о переводах, а о том, как писать».

Переживая за свой народ, Расул Гамзатов выступал в печати, на телевидении, на встречах с людьми. Он пытался их поддержать, обнадёжить, вдохновить. Но приходилось называть и причины тяжёлой болезни, поразившей страну.

«От кривой палки прямой тени не бывает, — размышлял Расул Гамзатов, беседуя с Евгением Дворниковым. — Мы же пока всё время стремимся тень выпрямлять вместо того, чтобы выпрямить палку... Разоблачили сталинские репрессии, хрущёвский волюнтаризм, брежневский застой, но ведь это всё — тени. Пора ответить на кардинальный вопрос: почему вообще могли произойти такие извращения в рамках социализма?

Мы называем нашу дорогу ленинской. Хотя известно, после Ленина чуть не каждый прокладывал её по-своему... Самые трагические годы насилия назвали периодом окончательной победы социализма. При этом и палачи, и жертвы пели: “Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек”. Стали двигаться к развитому социализму. Но как? При помощи лозунгов и помпезных парадов... А думаете, сейчас слова равны делам? Нет, по-прежнему между словом и делом протекает широкая река, и самая высокая гора стоит между благими намерениями и претворением их в жизнь. Мы начинали с “Манифеста” и “Капитала”. Как же случилось, что у нас теперь остался только манифест и нет никакого капитала? А весь капитал — у них, кто разумно жил и работал. А произошло вот что: сперва мы из хороших землепашцев сделали не очень квалифицированных рабочих. Потом этих рабочих подучили и выдвинули на руководящие должности, сделали из них кабинетных деятелей. Так природные крестьяне стали иждивенцами страны. Теперь хватились. Но вернуть нынешних начальников в прежние землепашцы куда сложнее. К примеру, из поэта можно сделать президента, а наоборот — не всегда».

Он призывал народ сберечь страну, сохранить то, что оставили им предки и тот же СССР — культуру, интернационализм, веру в светлое будущее.

Я — Дагестана пёс сторожевой.

Лишь свиснет он, к его судьбе причастный,

Вновь вздрогну, как от раны ножевой,

И полечу на этот зов всевластный.

Его вершины, славу, письмена

Не я ли охранять давал поруку?

И впредь с любовью женщина одна

На голову мою положит руку.

И одолев в честь собственных заслуг

Я вплавь громокипящие потоки,

Несу дозор у входа в звёздный круг,

Где по ночам беседуют пророки[179].

«Как кажется кое-кому, “его время прошло”, — писал Камал Абуков. — Ибо те высокие звания и награды, которых Гамзатов удостаивался по праву, как будто бы потеряли ценность, книги, за которые он получил Сталинскую премию, затем и Ленинскую, якобы ныне также не представляют интереса... Но не повинен поэт в том, что развалилась держава, поруганы идеалы, в которые он верил. А поэмы “Год моего рождения”, “Горцы у Ленина” или же “Горянка” и “Весточка из аула” остаются явлениями классическими, ибо их высокий художественный уровень не способны умалить