Читать книгу "Царь велел тебя повесить - Лена Элтанг"

Адвокат говорит, что срок будет длинным, потому что здесь не любят иностранцев, убивающих других иностранцев на португальской земле, да и где их любят? Тебя вышлют в Литву, говорит он, я слышал, там отменили смертную казнь лет десять тому назад. Он говорит это равнодушно, но я читаю в его глазах: а при маркизе Помбале мы бы тебя повесили, дружок, непременно повесили бы.

* * *

Зое мне не все рассказывала. Или рассказывала не сразу. Она не сказала мне, что испанец утонул, и я ревновал к нему, как к живому сопернику, пока не узнал, что его лет пять уже как нет на свете. Я узнал об этом зимой две тысячи первого.

В тот день мы сидели на кухне, пили ром, который я приволок с новой работы, и говорили шепотом, потому что у нее болело горло и еще потому что мать торчала в столовой, делая вид, что заполняет больничный журнал. Тетка стругала имбирный корень в чашку, я же сидел у ее ног, словно паж. Больше сидеть было не на чем, кухонные стулья доктор вынес в сарай, чтобы поменять к Рождеству истлевшую обивку, да там и бросил.

– Зеппо утонул, – сказала она, – вернее, его утопили. Я думала, что любила его, но ничего не почувствовала, когда он умер, ни укола, ни озноба, ни сердечного холода, ничего. Думаю, что и ты не почувствуешь. Но я подам тебе знак, когда ты приедешь в Лиссабон, может быть, не сразу, через несколько лет, но непременно подам. Ты сразу поймешь. Это будет как внезапный телефонный звонок в комнате, где сроду не было телефона. Или как снег в середине мая!

Потом она собрала свою рыжую сумку и уехала в аэропорт. Я не поехал, сказал, что в баре вечерняя смена. Когда через пару месяцев она позвонила, я говорил коротко, торопился на свидание в кладовке, где, раскинувшись на мешках из-под сахара, меня дожидалась тяжелая, будто кистеперая рыба, напарница Чеся. В тот день я слышал теткин голос в последний раз. Однажды, перебрав коньяку, я рассказал об этом Лилиенталю, и он засмеялся:

– Натурально, пако, всегда бывает последний раз. Ребенку ясно, что смерть связана с сегодняшним днем больше, чем со вчерашним: сегодня ты еще можешь умереть, а вчера уже нет.

– Зато я могу умереть завтра.

– Даже если ты умрешь до рассвета, это все равно будет твое сегодня. Поэтому нужно думать о смерти каждый день.

– И как прикажешь о ней думать?

– Ну, например, как тот грек, что проснулся и понял, что слышит разговор личинок, обсуждавших гнилую крышу, которая вот-вот на него упадет. Или, скажем, как я. Я думаю о смерти будто о морской воде, поглощающей танкеры, яхты, землечерпалки, двухмачтовые суденышки контрабандистов и создающей из них новое, плотное, упругое дно. Чтобы те, кто поплывет по водам позднее, думали, что так оно и было всегда.

* * *

Не понимаю, что Перейра во мне нашел. Я рассказал ему правду, в которую невозможно поверить, и будь он моим адвокатом, то бросил бы в меня куриной гузкой (привет тебе, паршивец Трута!), он же слушал меня с каким-то странным весельем во взгляде, а потом встал, перегнулся через стол, взял меня за руку и погладил ладонь! Будь вы коренным лиссабонцем, сказал он, наверняка знали бы выражение pagar o pato, платить за утку. Так говорят о тех, кто по глупости принимает на себя чужую вину. Не знаю, друг мой, зачем вы платите за эту утку, но мой опыт говорит мне, что дело не только в глупости. Я намерен вызвать всех свидетелей по этому делу, и пока я не услышу их версии, дело не будет передано в суд, а если вам не терпится на рудники, то пойдите и поковыряйте пальцем стену в камере.

Наутро меня вызвали на очную ставку с основной свидетельницей. Сеньора Петуланча поджала губы и замотала головой, когда ее спросили о пистолете, вернее, ее спросили так: бывала ли она в доме номер четыре в переулке Ремедиош после ареста подследственного Кайриса.

– С какой стати! Мы с ним давно расстались, и я вернула ему ключи.

– Но тебе известно, где лежат запасные, – заметил я. – В пасти водосточной горгульи.

– В пасти кого? Я даже слова такого не знаю. – Стюардесса поправила шелковый тюрбан и улыбнулась. Я вспомнил ее жесткие поддельные волосы, и мое сердце дрогнуло.

– Вы пришли туда, открыли дверь запасным ключом и повесили пистолет на место, – тихо сказал Перейра. – Подтвердите это, сеньора, и мы вас отпустим домой. У вас была причина: оружие могло впутать вас в более грязную историю, чем та, которую вы называете дружеской шуткой, а мы называем иначе и наказываем исправительными работами на срок до одного года. Дружеская шутка стала уголовщиной, когда выяснилось, что Savage М1917, который ваш подельник вытащил из шкафа, может быть замешан в настоящем преступлении. Явившись за обещанными деньгами, подельник наткнулся на опечатанную дверь, расспросил соседей и выяснил, что Кайриса увезли на полицейской машине. Обыск провели комиссар и два сержанта, все как положено, и больше арестованного никто не видел.

На этом месте стюардесса попросила воды, ей велели потерпеть, и она опустила голову. Я чувствовал ее молчаливую ярость. Я вообще всю ее чувствовал: запах жасмина, грудь под форменным платьем, смуглый природный глянец. Как будто мы только что выбрались из постели.

– Вы точно знали, что убийство трансвестита тут ни при чем, поскольку никакого убийства не было, – бубнил Перейра. – Значит, Кайрис натворил что-то еще, и что бы это ни было, вы не хотели быть в этом замешаны. Поэтому вы отправились к нему на квартиру, вскрыли печать и повесили оружие в шкаф, как будто оно всегда там было. Вот только патроны вынуть забыли. Будучи уверен в том, что все пистолеты – имитация, а в патронники вставлены штифты, Кайрис достал тот ствол, который был ближе всего к дыре, и наставил его на Раубу, чтобы его напугать.

– Я вообще не понимаю, о чем вы. И я хочу пить!

– Попьете после очной ставки. Итак, Кайрис выстрелил, не зная, что вы положили в витрину заряженный пистолет. Пора начинать признаваться. Не забывайте, что у нас есть камеры, конфискованные в квартире подследственного.

Это он зря сказал. Услышав про камеры, стюардесса подняла голову.

– Да вы шутите, офицер, – сказала она звучным самолетным голосом. – С каких пор домашнее порно стало преступлением? Вы можете привлечь меня за попытку мошенничества, но поскольку мы не получили ни денег, ни собственности, то попытка не засчитана. Мы не угрожали жертве, просто слегка припугнули, а когда узнали его ближе, то и вовсе отступились!

Она еще долго говорила, но я уже не слушал. Ясное дело, эта женщина не станет меня выручать. Додо – лысая луковка из зеленной лавки, шелушащийся артишок, связка чеснока на суровой нитке.

Откуда ей было знать, что вишневая кровь обернется настоящей черной со сгустками кровищей, которую сразу учует полиция? Откуда ей было знать, что из уютной хрестоматийной аферы под названием «упавшая дыня» безумный Лютас захочет сделать кино? Что, сдавшись полицейским возле трупа школьного друга, я потяну за собой всю вереницу: и метиса, и Мириам в белокуром парике, и наглого мадьяра, и чистильщика, спрятанного в мадьяре, будто ореховый младенец в сицилийской мадонне? Черт, все, бумага кончается, остался один листок, да и тот весь в оливковом масле.