Читать книгу "Ледяной клад - Сергей Сартаков"

Согласился так, будто именно о нем шел разговор. Значит, он тоже слушал лишь издали? И не было с ним его девушки...

Цагеридзе захохотал.

- Не выдумал! Ничего Куренчанин не выдумал. Это я выдумал! Все равно, цветок отдан правильно. И за песни - спасибо, Ребезова!

- Ну, может, и Петухова, - все так же светясь, нараспев выговорила Женька.

- Пе-тухова?..

- А чего, Николай Григорьевич? - уже с мужской солидностью сказал Максим. - Вот Читаут пройдет, поедем с ней в Покукуй, зарегистрируемся.

- Первая свадьба. При мне первая свадьба. Поздравляю охотно! - И погрозил пальцем Ребезовой: - А я, девушка, помню один разговор. Разговор в ночь, когда я только приехал. Николай Цагеридзе стоял закоченевший и совершенно не знал, что он будет делать завтра. Девушка задала вопрос: "Жениться скоро будете?" Она предполагала: Цагеридзе приехал только затем, чтобы жениться. Самым первым. Но он вот до сих пор холостой, а она вперед всех замуж выскочила!

- Ну так и я ведь все помню, - дерзко ответила Женька. - Вы сказали тогда: "На Ребезовой жениться не буду". Чего же мне было ждать? И вы не зевайте: не то все ваши невесты с рейда разъедутся. Хоть вторую-то свадьбу за собой оставьте.

Тряхнула головой, подхватила под руку Максима, оглядываясь через плечо, запела:

Огонечек мой

Хочет наклониться

Подарил холостой,

Где ж ему жениться?

И захохотала, залилась, оставив Цагеридзе и Косованова у костра среди так же заливисто хохочущих женщин, подошедших еще в начале их разговора.

- Ну, Женька!.. - улыбались они.

- С намеком...

Цагеридзе схватил Косованова за локти, близко подтянул к себе:

- Запомни: вторая свадьба - Цагеридзе. Тебе первому говорю.

Косованов высвободил руки, хлопнул Цагеридзе ладонью в грудь.

- Ты ей-то сказал ли это? А я и по другим признакам давно понял.

Они пошли к соседнему костру. Цагеридзе доверительно стал рассказывать Косованову, как сильно он любит и как трудно ему дожидаться приезда Марии...

- Подви-и-ижка!! - дурным голосом крикнул кто-то от реки.

И все сразу повернулись, хлынули к берегу.

12

А река оставалась словно бы прежней.

Тот миг, когда Читаут сделал свою первую подвижку, Цагеридзе упустил. Сейчас тяжелый серый панцирь не шевелился, но вдоль всей дамбы в живых лучах солнца блестел невысокий, серебристый, с алмазными переливами гребешок. Это косым, скользящим движением тяжелого ледяного поля сдавило, растерло и выжало кверху, как пену, груды тонких иголок, намолотых из перемычек между частыми окнами во льду, пробитыми накануне взрывчаткой. Канава, по которой, плещась бурливыми каскадами, катилась Громотуха, теперь тоже исчезла, и вода стремительно растекалась вдоль дамбы, образуя на середине широкое озеро. У берега ворчливо били вверх желтые фонтаны, замутненные илом и песком, выбрасывая иногда и довольно-таки крупную гальку.

Загорецкий сунул в руку Цагеридзе бинокль. В радужном мерцании стекол он увидел, что выше дамбы примерно в километре реку рассекла поперек зигзагообразная черная полынья. Надавит сверху второе ледяное поле, полынья сомкнется - и Читаут пойдет. Тогда уже пойдет неотвратимо.

Первый нажим дамба выдержала превосходно. Самый опасный нажим.

Как поведет она себя дальше?

Текли минуты. Ничто заметно не менялось на реке, только все полнее и шире становилось озеро, в которое без остановки Громотуха вливала свои воды, и как будто бы чуть-чуть к средине стал вгибаться лед. Уже не с прежней силой били у берега грязевые фонтаны, и тяжко садящиеся теперь на камни кромки льдин разламывались, рушились с железным скрежетом.

Люди стояли молча. Все понимали, что, сделав первую, отличную и выгодную людям подвижку, Читаут о ней как бы жалеет, раздумывает: а нельзя ли ему хотя бы вторым толчком теперь взломать дамбу и ворваться в протоку, в запань!

Ледяной панцирь все явственнее вгибался к средине, садился на дно. Туда переместился весь свободный разлив Громотухи. Совсем поникли желтые фонтаны у берега. И все это значило...

- "Семь братьев" все-таки прихватили, - с дрожью в голосе сказал Косованов. - Не хватило у реки первой силы, чтобы прорваться насквозь, на выход, за островом. Вода садится, падает. Теперь коса определенно может зажать. Лед там стоит неломаный, целенький. Ну, "Братья", "Братья", дайте же скорее воды!..

Но таинственные и злые "Семь братьев" - узкий и крупноглыбистый порог за поворотом реки, не видимый от Громотухи, - "Семь братьев" упрямо продолжали держать образовавшийся на камнях затор и вместе с ним воду, заставляя все больше мелеть нижнее плесо. Теперь, когда затор там все же рухнет и освобожденная бешеная сила реки толкнет замершие сейчас ледяные поля, они поползут на очень низком урезе, вспахивая, как плугом, берега, срезая все преграды на своем пути, - неумолимо поползут, пока их не поднимет докатившимся сверху валом воды. И если этот спасительный вал отстанет на какое-то время, в течение которого льдины, измученные волочением по камням, опять остановятся, сжатые в узком горле реки, - им на плечи полезут все новые и новые, пока не воздвигнется высокая гора. А уж тогда запоздавший и от этого превратившийся в злого врага водяной вал, неся на себе самые тяжелые и крепкие ледяные поля, накатится сверху, ударит, разольется, дико и широко, бесчинствуя в тесных для него берегах...

- Фина! - позвал Павел Мефодьевич. Он стоял с фотоаппаратом и через каждые две-три минуты щелкал затвором. - Афина, где ты?

- В поселке она, при Иван Романыче осталась, - ответил кто-то.

- Ах ты, беда-то какая! - вздохнул Загорецкий. - Кончилась пленка. У Фины глаза острее, катушку бы поскорей переставила.

Он присел на корточки, из нагрудного кармана гимнастерки вытащил очки, не торопясь завел оглобельки за уши и стал копаться в фотоаппарате.

На реке между тем лед продолжал садиться. Только дамба пока еще держалась прямая, высокая, словно каменный парапет набережной. Широкая поперечная полынья, все время черневшая открытой, полой водой, постепенно стала смыкаться - ее заполняли некрупные льдины, отделявшиеся от верхнего, по течению, поля.

Прошло еще несколько минут. Тягучих, медленных. Цагеридзе в бинокль обшаривал остров, запань, полоску бечевника вдоль всей протоки, застывшие неподвижно у поворота к "Семи братьям" ледяные поля. Пока еще не было катастрофы, пока еще можно было надеяться...

Но у "Семи братьев" Читаут - или черт? - непрерывно работал, громоздил сейчас ледяные хребты, которые потом неотвратимо могут вздыбиться и на косе, в конце острова...

Цагеридзе не хватало воздуха, горячее солнце до боли резало глаза, и эта боль почему-то всего сильнее отдавалась в раненой ноге. Он не решался посмотреть на стоящего рядом с ним Косованова, боясь прочитать в его взгляде страшное предсказание.