Читать книгу "Добрые люди - Артуро Перес-Реверте"

Свой материал я дополнил с помощью еще одного важнейшего источника, который на сей раз мне пришлось изучать с лупой в руках: это был портрет четы Дансени, написанный их подругой – Аделаидой Лабиль-Жиар. Мне посчастливилось достать приличную копию этого портрета. Для меня было особенно важно изучить характер мадам Дансени через ее внешность и понять, каким образом эта необыкновенная, свободная в своих привычках и пристрастиях женщина воплотила в себе чувства, идеи и свободы, свойственные ее времени. Портрет, безусловно, льстил мадам Дансени, и не только в смысле физической красоты. По контрасту с мирным домашним обликом супруга ее английский прогулочный костюм, жакет для верховой езды и шляпа амазонки придавали всему ее облику оттенок спокойной уверенности, а еще – свежесть, независимость, раскованность. С томика Руссо, лежащего у нее на коленях, взгляд зрителя перемещался вверх, к ее глазам, выразительным и темным, обрамленным завитками черных волос без пудры, которые выбивались из-под шляпы с небольшими полями и фазаньим перышком. Этот взгляд заключал в себе все: ум, безмятежность, тайные страсти. Именно по этим глазам, рассуждал я, можно воссоздать все то, что произошло в то утро во время завтрака с адмиралом.

И вот, вооруженный всеми этими сокровищами, уже в Мадриде, за письменным столом и клавиатурой моего компьютера, я наконец-то смог всерьез заняться развязкой моей истории, а заодно при помощи карты Парижа, составленной Алибером, Эно и Рапийи, воссоздать события того утра, когда дон Педро Сарате, миновав галерею и некоторое время постояв под ремонтными лесами Пале-Рояль, укрываясь от дождя, пересек улицу Сент-Оноре, проник за кованую, черную с позолотой ограду элегантного особняка четы Дансени и ровно в девять утра, позвонив в колокольчик, вручил свою карточку мажордому.

– Не могу решить дилемму: какой оттенок кармина использовать сегодня? Правильной выбор цвета – вопрос в высшей степени важный. Актрисы выбирают rouge, чтобы лучше смотреться при ярких свечах; роскошная куртизанка едва наносит на щеки румяна, чтобы не выглядело слишком заметно; простая баба, наоборот, мажется, как жена лавочника… Вся парижская жизнь, мсье, вращается вокруг красного цвета.

Прекрасные волосы только что причесаны, тонкие черты лица едва тронуты косметикой, сочетание серого дневного света, проникающего в открытые ставни, и зажженных свечей радует глаз. Каждая мелочь несет на себе печать живого ума и хорошего вкуса, потому что мадам Дансени знает толк и в обстановке, и в атмосфере. Она принимает адмирала, сидя в постели с ногами, укрытыми одеялом, обложенная подушками. Легкий пеньюар не скрывает, а лишь подчеркивает ее формы, которые угадываются сквозь атлас. Рядом с ней на одеяле стоит поднос с завтраком и приборами на двоих из серебра и фарфора; рядом лежит открытая книга обложкой вверх; а на расстоянии вытянутой руки – три флакончика с кармином: именно с них мадам Дансени начала разговор.

– Садитесь, адмирал. – Она указывает на обитое бархатом кресло, стоящее около кровати. – Хотите кофе?

– Да, пожалуйста.

– С молоком?

– Если можно, по-испански.

– Одну секунду…

Она сама наливает кофе и подает дымящуюся чашку адмиралу. Наклонившись к ней, дон Педро различает аромат нежнейшего парфюма, напоминающего запах жасмина. Поднося к губам чашку, он потихоньку осматривается. Альков украшен открытками, силуэтами, вырезанными из бумаги, акварелями и изысканными мелочами, подобранными на парижский манер: статуэтка китайского мага, обнаженная мужская фигура Клингштедта, выполненная черной тушью, фарфоровые фигурки персонажей из комедии дель арте – Октавио, Лусинда y Скарамуша, а также полдюжины лаковых шкатулок различных форм и размеров. Ковер, украшающий изголовье кровати, – куртуазная сценка полдника на природе, – стоимостью никак не менее десяти тысяч ливров.

– Мадам Танкреди тоже была приглашена на завтрак, но, к сожалению, не придет: лежит в постели с приступом мигрени, насколько мне известно. А Де Вёв, мой парикмахер, только что ушел, приведя в порядок мои волосы. Надеюсь, вас это не слишком огорчает, сеньор.

– Ни в коем случае.

– Коэтлегон тоже иногда заходит выпить кофе. Он его безумно любит! Но сегодня он, разумеется, прийти не смог.

Она держится раскованно и спокойно. Искоса посматривает на дона Педро с легкой улыбкой в уголках рта. Не произнося ни слова, адмирал с невозмутимым видом выдерживает ее взгляд и делает еще один глоток кофе. Свет в комнате, продуманный и обустроенный, как на картине, выгодно оттеняет достоинства мадам Дансени: делает невидимыми легчайшие отпечатки возраста, смягчает следы сна, подчеркивает выражение внимательных черных глаз, изгиб шеи и белизну кожи. И, разумеется, очертания ее тела, которые угадываются под пеньюаром. Она похожа на прекрасную Диану после сна или купанья.

Кажется, она угадывает его мысли. А может, читает их полностью и безошибочно.

– В Париже каждой светской даме полагается начинать утро с туалета, – говорит она с улыбкой. – Первый туалет – тайный, во время него не могут присутствовать даже любовники. Они входят не ранее условленного часа: лучше бросить женщину, чем застать ее врасплох… Затем наступает время второго туалета: это что-то вроде кокетливой игры. Соскальзывающий пеньюар, довольно откровенное дезабилье… Прибавьте к этому пудру на туалетном столике, марлю или тончайший тюль, недочитанные письма и открытую книгу, лежащую поверх одеяла, – как, например, эта… Я, можно сказать, образец светской дамы, сеньор!

На этот раз улыбается адмирал.

– Я и не сомневался. Отменный вкус и красота полнее проявляются именно в таких условиях, а не на официальных приемах… Ваш облик, сеньора, редкий дар судьбы.

– При чем тут судьба. – Она невесело усмехается. – Это слово всего лишь синоним невежества. Труд, интуиция, терпение, расчет – вот что на самом деле обогащает природу, чтобы раскрылись ее самые бесценные сокровища.

– Не будьте к себе несправедливы. Расчеты вам ни к чему. Вы такова, какова есть.

Он проговорил это поспешно, не слишком задумываясь о словах. Можно даже сказать, страстно. Марго Дансени смотрит на него молча, она до странности задумчива.

– Благодарю вас, – отзывается она наконец. – По утрам только мой песик Вольтер и близкие друзья имеют право входить сюда. Окна все еще полуприкрыты, и день начинается не раньше полудня. В Париже многие женщины встают очень поздно, а ложатся на рассвете. По крайней мере, так они утверждают.

Иногда она на секунду умолкает между двумя фразами или двумя словами, внимательно глядя на адмирала. Тщательно изучая каждый его жест, взвешивая каждое слово. И всякий раз дон Педро подносит чашку к губам, стойко выдерживая ее пристальный взгляд.

– Когда есть кормилицы, управляющие, наставники, школы и монастыри, – продолжает мадам Дансени, – многие женщины забывают даже о том, что они матери. Я имею в виду этих красавиц с нетронутыми грудями… В прежние времена увядшая грудь считалась прекрасной: ею вскормили детей, и это украшало. А сейчас… К сожалению, мне не довелось познать счастье материнства. У меня детей не было, и, думаю, уже не будет. Очень скоро моя внешность…