Читать книгу "Если спросишь, где я - Реймонд Карвер"

Только вот какое дело — не поверили мои родственники, что я смогу все бросить и уехать в Австралию. Они знали, что я их — со всеми потрохами. Да, я дошел до ручки, и они меня жалели, и открыто выражали свое сочувствие. Но подходило первое число, и сомнений как не бывало — собственно, на это они и рассчитывали: я садился и выписывал чеки.

Однажды мать в ответ на мой крик души, — мол, бросаю все и уезжаю в Австралию, — написала, что она больше не хочет быть мне обузой. Как только отеки на ногах спадут, она пойдет устраиваться на работу, — ее слова. Ей семьдесят пять, но, может быть, ее снова возьмут куда-нибудь официанткой. Я написал ей, пусть не говорит глупостей, я рад ей помогать. И это чистая правда! Я всегда готов помочь. Вот только бы вытянуть счастливый лотерейный билет.

Дочка знала, что если зашел разговор об Австралии, значит, я действительно на грани. Для нее это был сигнал, что мне срочно требуется передышка и меня нужно как-то подбодрить. Вот она и написала, что собирается найти няню, чтоб та сидела с детишками, а сама она устраивается, как только придет лето, на консервную фабрику. Она молодая, крепкая — вполне сможет работать по двенадцать-четырнадцать часов, без выходных: ничего, как-нибудь. Ей просто нужно психологически настроиться, а там дело пойдет само собой. И еще не прогадать бы с няней. Очень важно найти такую, чтоб согласилась сидеть с диатезными малышами целый день и следить, чтоб они не хватали между едой фруктовое эскимо, всякие карамельки вроде тутси-ролз и шоколадные драже, которыми они объедаются каждый день, — дети ведь, любят сладкое! Так вот, если ей действительно повезет и она найдет такую няню, тогда дело в шляпе. Вот только с покупкой рабочей одежды она просит ей помочь.

А сын написал мне, что очень сожалеет, что вообще впутал меня в свои дела, что для нас обоих будет лучше, если он пустит себе пулю в лоб. Он, видите ли, выяснил, что у него аллергия на кокаин: сразу начинают слезиться глаза, и он задыхается. Это значит, что наркоторговлей ему заниматься нельзя, он не сумеет определить наркотик. Таким образом, его карьера наркодилера закончилась, даже не начавшись. Нет уж, лучше сразу пустить себе пулю в лоб и больше не мучиться. Или повеситься — тоже выход: не придется одалживать ружье, да и на пули не надо будет тратиться. Представляете? Так прямо и написал. Еще в конверт была вложена фотография, — какой-то приятель снял его прошлым летом во время стажировки в Германии. Он стоит под большим деревом, и над головой его нависают тяжелые толстые ветки. Серьезный такой, без обычной своей улыбочки.

И только моя бывшая жена не удостоила меня ответом. А зачем ей? Она знает, что получит свои денежки первого числа, а откуда они поступят — хоть из Сиднея, хоть с Марса, — ее не касается. А если деньги не придут, ей достаточно снять трубку и набрать номер своего адвоката.

Вот так все и шло, а как-то в начале мая, в воскресенье, под вечер, позвонил брат. Как сейчас помню: окна в доме настежь, по комнатам гуляет легкий ветерок; тихо играет радио; из окон виден зеленеющий склон — весь в цветах. Услышав в трубке его голос, я буквально вспотел. С тех пор, как мы поругались из-за тех пятисот долларов, он мне больше не звонил, поэтому мне даже в голову не могло прийти, что он станет снова просить денег. Но меня уже колотило. Он поинтересовался, как мои дела, и я пожаловался на бесконечные расходы и неприятности. Рассказал ему и про дочкину овсянку, и про кокаин, и про рыбные консервы, про задуманное сыночком самоубийство, про банковский кредит, и про то, что я больше не хожу в кино и не обедаю в ресторане. Что у меня ботинки каши просят, про выплаты бывшей жене. Конечно, для него это не было новостью, он давно про все это знал. Тем не менее, он мне посочувствовал, и я разошелся: платит-то за звонок он. Слушаю его, а сам про себя подсчитываю: приличная сумма набегает, как же ты, Билл, собираешься платить за разговор? И тут меня осенило, что звонит-то он за мой счет — это мне в конечном итоге придется платить! Все просчитано заранее, минутой меньше, минутой больше — это уже не так уж важно.

Разговариваю, а сам смотрю в окно: небо голубое, в легких облачках, птицы пристроились на проводах. Стер я рукавом испарину со лба, и не знаю, что еще сказать. Замолчал и стал смотреть из окна на горы вдалеке, а сам жду… Вот тут он и говорит:

— Ужасно неудобно тебя просить, но… — И сердце мое сразу куда-то ухнуло. А он как ни в чем не бывало изложил свою очередную просьбу.

На этот раз он попросил тысячу. Представляете — тысячу! С тех пор, как он звонил мне прошлый раз, все пошло-покатилось. Он сообщил кое-какие подробности: явились судебные приставы, начали колотить в дверь — представляешь? — стекла в окнах задребезжали, дом зашатался от ударов их кулачищ. Бум, бум, бум! — рассказывал он. Спрятаться было некуда: они пришли, чтобы лишить его родного крова.

— Брат, помоги, — умолял он меня.

Где я достану тысячу долларов? Я сжал покрепче трубку, отвернулся от окна и сказал:

— Но послушай, за тобой же еще старый долг? Как ты собираешься расплачиваться?

— Какой старый долг? — он изобразил удивление. — По-моему, я тебе все вернул. Во всяком случае, хотел вернуть. Видит Бог, я старался из всех сил.

— Мы договаривались, что ты вернешь деньги маме, — уточнил я. — Но ты этого не сделал, и мне пришлось, как обычно, каждый месяц высылать ей деньги. Послушай, Билл, сколько можно, а? Только я сделаю шаг вперед, как вы все тянете меня назад. Вы меня топите — сами тонете и меня за собой тащите.

— Но ведь какую-то часть я ей заплатил, — возразил он. — Я действительно что-то ей заплатил. Это так, для справки, — добавил он. — Но я вернул ей часть суммы.

— Она сказала, ты дал ей полсотни — это все.

— Какие полсотни? Я дал ей семьдесят пять. Она забыла про другие двадцать пять. Однажды днем я заскочил к ней и отдал ей еще две бумажки по двадцать и одну пятидолларовую. Заметь, дал наличными, вот она и забыла, память у нее ни к черту. Послушай, — начал он снова. — Даю честное слово, на этот раз я тебя не подведу, клянусь Богом. Сложи все, что я тебе должен, и прибавь к той тысяче, которую я у тебя прошу взаймы, — и я вышлю тебе чек на всю эту сумму. Единственно, о чем я тебя умоляю, — не обналичивай чек в течение двух месяцев. За это время я встану на ноги, расплачусь с кредиторами, и тогда ты получишь свои деньги. Итак, до первого июля, ни днем позже, — даю честное слово, и на этот раз, вот увидишь, я сдержу свое обещание. Мы как раз сейчас затеяли продажу небольшого участка — так, ничего особенного: Ирма Джин получила его недавно в наследство от покойного дяди. Все уже на мази, сделка состоялась — осталось обсудить кое-какие детали и подписать бумаги. И потом, мне подвернулась работа. Это железно. От дома, правда, далековато — пятьдесят миль, придется каждый день мотаться туда-сюда, но это пустяки! Я бы и сто пятьдесят согласился наматывать, лишь бы получить это место. Так что через два месяца у меня на счете будет кругленькая сумма — не сомневайся! Получишь ты свои денежки к первому июля, все до единого цента, как пить дать получишь.

— Билли, я тебя люблю, — сказал я. — Но пойми, мне приходится тащить на себе весь этот воз. Ты не представляешь, какая это тяжесть. Я страшно устал.