Читать книгу "Горменгаст - Мервин Пик"

Если бы господин Флэй предвидел подобные похороны, он высоко оценил бы честь, оказанную ему причислением к столь малому сообществу верноподданных мертвецов. А если бы он узнал, что сама Графиня – в одеянии, столь же черном, как оперение ее воронов, – будет стоять у его могилы, душевные раны его исцелились бы полностью.

Пост Распорядителя Ритуала занял Поэт. Задача ему выпала нелегкая. Ночь за ночью клиновидная голова его склонялась над манускриптами.

Когда Прюнскваллор рассказал Графине, как были найдены Двойняшки, как принял смерть Флэй и бежал Стирпайк, она поднялась из кресла с высокой спинкой, в котором сидела, и без какого-либо выражения на крупном лице, оторвала кресло от пола, методично, одну за одной, отломала его гнутые ножки, а затем, с самым задумчивым видом, перекидала их, одну за другой, прямо сквозь стекло ближайшего окна.

Покончив с этим, она подошла к разбитому окну и остановилась, глядя в образовавшуюся зубчатую дыру. Белесый туман висел в воздухе, и верхушки башен, казалось, плавали в нем.

Оттуда, где стоял Доктор, он впервые в жизни увидел настоящую картину. Он не искал ее. Картинки, которые рисовал он сам, были очаровательны и изящны. Эта полностью отличалась от них. Он увидел нечто, дышащее энергией, пленяющее контрастом острых, угловатых зубцов разбитого стекла и плавной, куполовидной линии плеч ее сиятельства, грузно изгибавшейся на переднем плане, пересекая изломы окна. И одновременно с этим Доктор увидел глубокий, темно-пунцовый цвет ее волос на фоне жемчужно-серых башенных вершин, мрамор Графининой шеи и блеск стекла, пыльцевую мягкость неба и резкий очерк зазубренных башен.

Но жалеть о том, что он не учился живописи, доктору Прюнскваллору пришлось лишь несколько секунд, поскольку монумент поворотился к нему.

– Садитесь, – сказал монумент.

Прюнскваллор огляделся. Царивший в комнате беспорядок изрядно затруднял поиски того, на что можно было бы присесть, и в конце концов Доктор остановил выбор на уголке усыпанного птичьим семенем подоконника.

Графиня, приблизясь, нависла над ним. Говоря, она смотрела не вниз, но в створку окна над его головой. Обнаружив, что Графиня не обращает к нему взгляда, а в том, чтобы задирать, говоря или слушая, голову ему и необходимости нет, да и замечены его старанья не будут – более того, он только зря перетрудит шею, – Доктор во весь их разговор разглядывал фестоны ткани, свисавшие в нескольких вершках от его носа, или просто закрывал глаза.

Вскоре для него стало очевидным, что все помыслы его собеседницы сосредоточены с грозной силой и безжалостной простотой на поимке Стирпайка, а прочее ей не интересно.

Тяжкий голос Графини произносил слова медленнее обыкновенного:

– Все обычные работы следует приостановить. Каждый мужчина, каждая женщина, каждый ребенок получит приказ о розыске. У всех известных источников и ручьев, у каждой цистерны, водоема, канавы должен стоять часовой. Несомненно, этому животному рано или поздно захочется пить.

Доктор предложил собрать служащих замка на совещание, выработать план кампании, составить распорядок дежурств, определить их очередность и состав поисковых команд, сформировать из отличной своею свирепостью молодой замковой челяди грозные отряды и назначить за голову Стирпайка награду, способную возбудить в поимщиках бесстрашие и беззаветность.

Они сошлись на том, что времени терять не приходится, поскольку с каждым часом беглец от правосудия будет все более углубляться в какие-нибудь заброшенные места, а то и отыщет себе укрытие либо засаду в самой толще замковой жизни. Нет на земле места столь жуткого, столь пригодного для игры в прятки, как этот сумрачный лабиринт.

Необходимо назначить начальников, раздать оружие. Замок должно перевести на военное положение. Установить комендантский час. И где бы ни таился убийца, его, от подземелья до орлиного гнезда, должны постоянно преследовать звуки шагов и отсветы факелов. Рано или поздно он совершит первую свою ошибку. Рано или поздно краешек чьего-то глаза приметит промельк его тени. Рано или поздно, если поиски будут вестись неустанно, его застигнут пьющим, точно животное, из какого-нибудь ручья, или удирающим с добычей из некоего склада.

Мощный мозг Графини словно впервые заработал в полную силу. Такой Доктор ее еще не видел ни разу. Если бы в эти минуты в комнату Графини вошли ее коты или птицы опустились, плеща крылами, ей на плечи, она бы навряд ли заметила их. Мысли Графини были настолько сосредоточены на поимке Стирпайка, что с самого начала разговора с Доктором в лице Гертруды не дрогнул ни один мускул. Говорила Графиня медленно и негромко, словно у нее заплетался язык.

– Я перехитрю его, – сказала она. – Церемонии пойдут своим чередом.

– День Блистающей Резьбы? – осведомился Доктор. – Он пройдет обычным порядком?

– Обычным.

– И Внешний Люд допустят в замок?

– Разумеется, – сказала Графиня. – Что же способно его остановить?

Что же способно его остановить? То говорил Горменгаст. Злодей может бродить по замку с еще мокрыми от крови руками, но основу замковой жизни по-прежнему будут составлять традиционные церемонии, великие, древние, священные. Через две недели наступит их день, день обитателей Нечистых Жилищ, и на белой каменной полке, тянущейся вдоль стены длинного замкового двора выставят раскрашенные скульптуры; а ночью, когда взревет костер, и пламя его обратит все изваяния, кроме отобранных трех, в пепел, Титус будет стоять на балконе, поочередно поднимая шедевры на показ замершему в темноте и в сполохах огня Внешнему Люду. И всякий раз, что он поднимет над головою новое изваяние, ударит гонг. А после того как замрет эхо третьего удара, Титус прикажет снести все три в Зал Блистающей Резьбы, туда, где спит Ротткодд, и копится пыль, и по высоким планчатым жалюзи ползают мухи.

Прюнскваллор встал.

– Вы правы, – сказал он. – Никаких новизн, ваше сиятельство, кроме неизменного бдения и неустанного поиска.

– А никаких новизн и не бывает, – отозвалась Графиня. – Никаких и никогда.

И в первый раз повернула она голову, чтобы взглянуть на Доктора.

– Мы поймаем его, – сказала она.

Голос Графини, мягкий и низкий, плотный, как бархат, составлял столь зловещий, столь непостижимый контраст беспощадным иглам света, мерцавшим в ее сузившихся глазах, что Доктора невольно потянуло к двери. Ему требовалась обстановка менее напряженная. Поворачивая дверную ручку, он в последний раз скользнул взглядом по разбитому окну и увидел плывущие в звездообразной пробоине башни. Белый туман казался прелестным, как никогда, и башни глядели феями.

ГЛАВА ШЕСТИДЕСЯТАЯ

Кличбор с супругой сидели друг против дружки у себя в гостиной. Ирма по обыкновению вытянулась в струнку, распрямив худющую спину. Что-то неприятное сквозило в этом ненужном оцепенении. Оно, быть может, и подобало истинной леди, но женственным определенно не было. Кличбора оно раздражало, внушая ему чувство, что и сам он использует кресло как-то не так. По его разумению, кресло предназначалось для того, чтобы в нем уютно сворачиваться или, напротив, разваливаться. Чтобы человек получал от него удовольствие. А не томился на самом краешке.