Читать книгу "Горменгаст: Одиночество Титуса. Мальчик во мгле - Мервин Пик"

Церемонии тянулись весь день. Мальчик устал. Ритуал, подобно бессмысленной колеснице, катил на своих колесах, давя и обдирая земное бытование дня.

Властитель башенных просторов, он не имел иного выбора, как только отдать себя в распоряжение должностных лиц, чья обязанность состояла в том, чтобы наставлять его и направлять. Водить взад и вперед по лабиринтам темного дома. Отправлять изо дня в день бессвязные обряды, назначение коих давно уже было забыто.

Традиционные подарки ко дню рождения были поднесены ему на золотом подносе распорядителем Ритуала. Длинные шеренги слуг проходили мимо Мальчика по колено в воде, пока он сидел час за часом на берегу обжитого комарами озера. Единственное назначение этого важного события состояло в том, чтобы испытать терпение единообразных взрослых особей, для ребенка же оно было адом.

Этот день, день рождения Мальчика, был для него вторым по трудности днем в году. Вчера Мальчик участвовал в долгом шествии по крутому склону горы – к плантации, где ему надлежало подсадить к росшим там ясеням четырнадцатый, ибо завтра, то есть уже сегодня, Мальчику исполнялось четырнадцать лет. То была не просто формальность – никто ему, облаченному в длинный серый плащ и в шляпу, смахивающую на дурацкий колпак, в работе не помогал. При возвращении он споткнулся на крутом склоне и упал, ободрав колено и порезав руку, и оттого ко времени, когда его оставили одного в маленькой комнате с выходившим на красный кирпичный двор окном, в душе Мальчика воцарилось бешеное негодование.

Впрочем, сейчас, под вечер второго дня, дня его рождения, дня до того насыщенного идиотическими церемониями, что мозг Мальчика изнывал от обилия несообразных картин, а тело от усталости, он, закрыв глаза, лежал на своей кровати.

Отдохнув немного, Мальчик приоткрыл один глаз, потому что услышал что-то вроде трепета ночницы на оконном стекле. Ничего, однако, не увидев, он уж собрался снова смежить веки, как вдруг взгляд его уперся в пятно охряной, давно знакомой плесени, раскинувшееся, подобно острову, по потолку.

Он много раз разглядывал этот плесенный остров с его фиордами и заливами, с бухточками и удивительными перешейками, соединявшими южные земли с северными. Он знал наизусть конический полуостров, который завершался сужающейся, похожей на низку бесцветных бусин чередой островков. Он знал озера и реки и множество раз проводил воображаемые корабли к якорным стоянкам опасных гаваней острова или сходил, когда волновалось море, на берег, оставляя суда раскачиваться в своем сознании, уже пролагавшем курс к другим, неведомым землям.

Однако сегодня Мальчик был слишком зол для игры, и единственным, что привлекло его взгляд, оказалась медленно пересекавшая остров муха.

– Исследовательница, я полагаю, – пробормотал себе под нос Мальчик, и при этих словах перед взором его прошли и ненавистный очерк горы, и четырнадцать дурацких ясеней, и проклятые подарки, принесенные ему на золотом подносе лишь для того, чтобы через двенадцать часов они возвратились в хранилище; он увидел сотни привычных лиц, каждое из которых напоминало о некой ритуальной обязанности, и наконец забил по постели ладонями, вскрикивая: «Нет! Нет! Нет!» – и заплакал, а муха между тем, перейдя остров с востока на запад, уже изучала береговую линию, не желая, видимо, рисковать выходом в потолочное море.

Лишь малая часть сознания Мальчика предавалась наблюдению за мухой, но и это малое отождествляло себя с нею, и Мальчик начал смутно сознавать, что «исследование» есть не просто слово или звучание слова, но нечто исполненное одиночества и непокорства. А затем, внезапно, в нем полыхнул первый проблеск самовластного бунта – не против какого-то частного человека, но против вечного круга мертвых символов.

Он жаждал (и теперь сознавал это) претворить свой гнев в поступок – бежать из темниц прецедента, добиться свободы, если не окончательной, то хотя бы однодневной. Свободы на один день. На один огромный день мятежа.

Мятеж! Это и вправду был он, ничуть не меньше. Всерьез ли обдумывал Мальчик шаг столь решительный? Неужели забыл он обеты, принесенные в детстве и в тысячи последовавших за детством дней? Торжественные клятвы, связавшие его путами преданности Дому.

И тут некий шепоток прошелестел у него между лопатками, словно понукая взлететь, – шепоток, становившийся понемногу все настойчивее и громче. «Совсем ненадолго, – твердил он. – В конце концов, ты всего только мальчик. А много ли у тебя развлечений?» И Мальчик, приподнявшись на постели, завопил во весь голос:

– О, к черту Замок! К черту Закон! К черту все!

Он уже сидел, распрямясь, на краю кровати. Сердце билось часто и глухо. Мягкий золотистый свет вливался в окно подобием марева, и сквозь это марево виднелись два ряда флагов, содрогавшихся в честь Мальчика на крышах.

Он глубоко вздохнул, медленно оглядел комнату, и тут взгляд его приковало лицо – совсем близкое. Лицо свирепо взирало на него. Юное, хоть лоб его и покрывали угрюмые складки. Под лицом свисал на шнурке с шеи пук индюшачьих перышков.

Только по этим перышкам и понял он, что глядит на себя самого, и отвернулся от зеркала, одновременно сдирая нелепую награду. Ему надлежало продержать эти перья на шее всю ночь, а наутро вернуть Наследственному Распорядителю Перьев. Он же, вместо того, выпрыгнул из кровати, отодрал от себя непрочную реликвию и попрал ее ногами.

И вновь душевный подъем! Восторг и мысль о побеге. Побеге куда? И когда? Когда это будет? «Да ну же, сейчас! Сейчас! Сейчас! – послышался голос – Встань и иди. Чего ты ждешь?»

Но в натуре Мальчика, которому так не терпелось бежать, присутствовала и иная сторона. Более холодная – и оттого, пока тело его дрожало и вскрикивало, разум вел себя не столь ребячливо. Нелегко было решить, полететь ли к свободе днем или в долгие ночные часы. Сначала Мальчику представлялось, что лучше всего дождаться захода солнца и, взяв в союзники ночь, пройти через твердыню, покамест сердце Замка лежит, погрузневшее от сна, укутанное в плющ, точно в томительное покрывало. Прокрасться по лабиринту проходов, который он знал так хорошо, и прочь, в продуваемые насквозь звездные пространства, и дальше… и дальше.

Но при всех очевидных и немедленных преимуществах ночного побега, он сопряжен был с ужасной опасностью бесповоротно заблудиться, а то и попасть в когти злых сил.

Четырнадцатилетний, Мальчик имел уже немало случаев испытать в запутанном Замке свою храбрость и не раз впадал в ужас не только от молчания и мрака ночи, но и от ощущения, что за ним постоянно следят – как если бы сам Замок или дух этого древнего места шел рядом с ним и останавливался, когда останавливался он, вечно дыша в затылок и беря на заметку любое движение.

Вспомнив, как он сбивался с пути, Мальчик поневоле понял, насколько страшнее было бы остаться совсем одному в заполненных мраком краях, чуждых его жизни, в местах, удаленных от сердцевины Замка, в коем, хоть многие обитатели его оставались Мальчику ненавистными, он был, по крайности, среди своих. Ибо можно нуждаться и в ненавистном, и ненавидеть то, что на странный манер любишь. Так дитя устремляется к узнаваемому – узнавания ради. А остаться одному в земле, где ничто тобой не узнается, – вот этого он и страшился; и жаждал. Потому что какие же могут быть исследования без опасностей?