Читать книгу "Край навылет - Томас Пинчон"

– Давай, – шепчет Максин, – ты же знаешь, что это, дружок, просверлит тебя прямо в третий глаз… давай же… нам не нужно, чтобы все было так… – Рычанье смолкает, собаки внимательно шагают к выходу, альфа в кухне наконец отступает от трупа и – он ей кивнул, что ли – уходит с ними. Они пережидают в коридоре.

Собаки нанесли некоторый урон, на который она старается не смотреть, а тут еще и вонь. Декламируя про себя стишок из давнего девичества:

Усоп, сказала няне-чках, Усоп, сказал костолом, Усоп, сказала дама С кра-ка-дилим кошельком…

Она спотыкается в туалет, лупит по вытяжке и под дребезг вентилятора падает на колени на холодную плитку. Содержимое лохани слегка, но безошибочно всплескивает вверх, словно стараясь пообщаться. Она блюет, охваченная виденьем всех вытяжных каналов из всех унылых контор и забытых транзитных пространств города, что впадают посредством гигантского коллектора в единую трубу и ревут что есть мочи неутихающим ветром анального газа, скверного запаха изо рта и разлагающейся плоти, выпускаясь, как ожидается, наружу где-то в Нью-Джёрзи… а меж тем в решетках над каждым из миллионов этих отверстий, в щелях и пазах продолжает вечно копиться жир, и пыль, подымаясь и опадая, там задерживается, скапливаясь за годы почернелым, побурелым, тайным мехом… безжалостный зеленовато-голубой свет, черно-белые цветочные обои, ее собственное шаткое отражение в зеркале… На рукаве ее куртки рвота, она пытается ее отмыть холодной водой, ничего не помогает.

Она вновь заходит к безмолвному жмуру в другой комнате. Из угла молча наблюдает Дама с Крокодильим Кошельком, глаза никак не бликуют, лишь изгиб улыбки слабо виден в тенях, кошелек на ремешке наброшен на плечо, содержимое его навеки неявлено, потому что всегда ведь просыпаешься до того, как увидишь, что внутри.

– Время впустую, – шепчет Дама, не без доброты.

Несмотря на что Максин на минутку задерживается обозреть бывшего Ника Виндуста. Он был мучитель, убийца многократный, хуй его бывал в ней, и в данный момент она не очень понимает, что именно чувствует, сосредоточиться можно лишь на заказных сапожках «чакка», при этом свете – испачканного бледно-бурого цвета. Что она тут делает? Какого благословенного хуя, примчавшись сюда, она думала сделать, чтобы все прекратилось?.. Эти бедные, глупые сапоги…

Она проводит быструю экскурсию по его карманам – бумажника нет, денег нет, ни сложенных, никаких, ни ключей, ни «Филофакса», ни сотового телефона, ни курева, ни спичек или зажигалок, ни медикаментов или оптики, просто собрание пустых карманов. Вот и говори теперь про выход подчистую. По крайней мере, он последователен. Никогда не ввязывался во все это за деньги. Неолиберальные проказы, должно быть, притягивали его как-то иначе, и теперь уже неведомо как. В конце у него остался, когда вплотную подступил иной мир, только его задок, а кураторы бросили его на чужую милость. Вся долгота эта, года, бремя.

Так с кем же она разговаривала, в том оазисе ПодБытия? Если Виндуст, судя по запаху, тогда был уже давно мертв, ей на выбор представляется пара проблематичных вариантов – либо он говорил с нею с той стороны, либо то был самозванец, и ссылку туда мог вставить кто угодно, не обязательно доброжелатель, шпионы, Гейбриэл Мроз… Какой-нибудь случайный двенадцатилетка из Калифорнии. Зачем здесь чему-то верить?

Звонит телефон. Она слегка дергается. Собаки подходят к дверям, любопытные. Снять трубку? Это вряд ли. После пяти звонков включается автоответчик на кухонном столе, громкость выкручена до максимума, поэтому входящего не избежать. Голос не из тех, что она узнаёт, высокий жесткий шепот.

– Мы знаем, что вы там. Трубку можно не снимать. Это просто напомнить, что сегодня школьный день, а вы нипочем не знаете, когда нужны вашим детям.

Ох, блядь. Ох, блядь.

На выходе она минует зеркало, машинально бросает взгляд, видит смазанную движущуюся фигуру, возможно, ее саму, вероятно, чью-то еще, снова Даму, всю в тени, только единственный блик с ее обручального кольца, чей цвет, если б можно было ощущать свет на вкус, что на миг, ей кажется, она умеет, пришлось бы назвать горьковатым.

Снаружи нигде никаких копов, ни такси, раннесредизимние потемки. Холодно, крепчает ветер. Свеченье населенных городских улиц слишком далеко. Она шагнула в иную ночь, вообще в другой город, из тех городков в стрелялках от первого лица, по которым можно ездить, похоже, целую вечность, но так и не выехать. Единственное видимое человечество – виртуальные статисты в отдалении, никто не предлагает никакую помощь, что ей нужна. Она шарит в сумке, отыскивает сотовый телефон и, конечно, так далеко от цивилизации никаких сигналов он не берет, а если б даже и мог, батарейки почти сели.

Может, телефонный звонок был лишь предупреждением, может, только и всего, может, с мальчишками ничего и не случилось. Может, это дурацкое допущение, которое ей больше нельзя делать. Вырва должна была забрать Отиса из школы, Зигги полагается быть с Найджелом на крав-маге, но что с того. Любое место ее дня, принимавшееся как данность, уже небезопасно, потому что все свелось к единственному вопросу, уберегутся ли Зигги и Отис от вреда? Кому в ее сети можно теперь доверять?

Может оказаться полезно, напоминает себе она, тут не паниковать. Она воображает, как схватывается не вполне соляным столбом, чем-то средним между ним и мемориальной статуей, железной и сухопарой, всем женщинам в Нью-Йорке, что, бывало, раздражали ее тем, как стояли у обочины, «ловя такси», хотя никаких такси не было видно на десять миль в любую сторону, – тем не менее они тянули руки к пустой улице и движению по ней, которого не было, не умоляюще, а странным манером, будто им так положено, тайным жестом, что приведет в действие оповещение всем таксистам: «Сука стоит на углу, руку вскинула! Ходу! Ходу!»

Однако тут и теперь, превращаясь в некую версию самой себя, которой не узнает, без лишних размышлений она видит, как ее собственная рука выплывает на ветер с реки и пытается из отсутствия надежды, из провала всех грез вызвать к жизни магический побег. Возможно, в тех женщинах она видела не право, на самом деле это акт веры, кто знает. Чем в Нью-Йорке становится даже шаг на улицу технически.

Снова в манхэттенской мясной местности делает она в итоге что – как-то минует затененные безлегавые поперечные улицы к Десятой авеню и курсом к северу находит изобилие освещенных буквенно-цифровых символов на веселеньких желтых крышах от поребрика-к-поребрику, путешествующих сквозь темнеющий час, как будто мостовая, что твоя черная река, сама течет вечно прочь от центра, и все такси, и грузовики, и машины пригородников могут переноситься ее поверхностью…

Хорста дома пока нет. Отис и Фиона в комнате у мальчишек, у них, как обычно, творческие разногласия. Зигги перед ящиком, как будто у него днем ничего особенного не происходило, смотрит «Скуби латинизируется!» (1990). Максин после быстрого визита в ванную на переформатирование, понимая, что лучше не начинать с сессии Вопр-Отв, заходит и садится с ним рядом, примерно когда кино прерывается на рекламу.

– Привет, мам. – Ей хочется объять его навсегда. Но она ему позволяет изложить сюжет. Лохматик, которому отчего-то доверили вести фургон, запутался и допустил несколько навигационных ошибок, отчего квинтет авантюристов высадился в итоге в Медельине, Колумбия, в то время – родном доме печально известного кокаинового картеля, где они случайно натыкаются на замысел изгоя-агента УБН заполучить контроль над всем картелем, делая вид, что он призрак – что ж еще – предательски убитого наркобарона. При помощи компании местных уличных беспризорников, однако, Скуби и его приятели нарушают этот план.